Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

— Гляди-ка, — прохрипел Орлов, криво усмехнувшись. — И у истуканов руки на месте.

— Меньше говорите, полковник, — безэмоционально ответил Ушаков, не поднимая головы. — Сбережете кровь.

Солдат и шпион, два антипода, которых разделяла пропасть, теперь были связаны одной задачей: выжить.

Глядя на них, я чувствовал, как в моем мозгу складывается иррациональная картина. Мой расколотый мир — гуманисты и прагматики, созидатели и контролеры — сплавились воедино. Общая угроза и общая кровь — стали катализатором, который соединил их. Гармония инь и янь.

По горькой иронии, именно вражеское нападение расставило все на свои места. И только сейчас я осознал, под каким чудовищным давлением находился все это время, держась на одной воле. Только в этот миг, я позволил себе расслабиться.

Но кто посмел? Кто обладал ресурсами, чтобы снарядить и отправить отряд профессиональных убийц в форме преображенцев? Мысли метались, отбрасывая варианты.

Брюс? Абсурд. Он хирург, а не мясник. Убрать меня — значит лишиться своего главного инструмента. Он действует тоньше.

Алексей? Еще больший бред. Мальчишка, которого я вытащил из-под обломков, не способен на такое. Он учится, но он не чудовище.

Меншиков? Возможно. В его стиле — грубо, прямолинейно, нагло. Однако даже для него это было бы слишком рискованно. Провал такого дела — и ему не сносить головы.

Может, кто-то третий? Неведомая сила с влиянием при дворе, доступом к гвардии и достаточной ненавистью, чтобы пойти на столь отчаянный шаг. Нападение выглядело нелогичным, но при этом было идеально спланированным. Оно не решало ни одной политической задачи.

Либо я чего-то не понимаю. Не вижу всей картины.

— Что вообще происходит? — прошептал я.

Глава 17

Ребра впивались в легкие при каждом судорожном вдохе. В горле першило от пороховой гари. Вокруг стояла адская мешанина из предсмертного конского ржания, булькающих хрипов и тихого, почти щенячьего скулежа где-то под опрокинутой телегой.

Победили. Если это слово вообще применимо к грязной, усеянной серыми мундирами поляне. Жертвой я себя не чувствовал — во мне клокотала только злость. На себя, на врага, на весь этот мир, который никак не хотел ложиться на бумагу ровными линиями чертежей.

Магницкий закончил перевязку и устремился к следующему раненному, запрещая мне двигаться. Старик сильно за меня переволновался.

Боль превратилась в помеху, в назойливый шум, который мозг, работая на пределе, уже начал отсекать, упаковывая в отдельный файл, чтобы не мешать главному — думать. Пока Орлов, баюкая раненую руку, рычал на уцелевших солдат, пытаясь собрать их в подобие отряда, я смотрел на наш отряд. Нужно было срочно принимать меры, пока враг не успел замести следы.

— Дубов… — голос сорвался на сиплый хрип. Откашлявшись, я сплюнул на землю вязкий, кровавый комок. — Капитан! Сюда!

Подбежав, он замер. Его лицо — маска из грязи и копоти, глаза горели адреналиновым огнем.

— Найди самого целого драгуна с самой живой лошадью. Через час он должен быть в Игнатовском. Хоть живой, хоть мертвый — но чтобы доскакал.

Дубов коротко дернул подбородком, ожидая.

— Пусть передаст Федьке. Тревога. Весь Охранный полк на ноги. Прочесать всё в радиусе пятидесяти верст. Леса, хутора, кабаки — каждый куст и погреб. Мне нужны пленные. Любые. Их барахло, оружие, пуговицы, обрывки писем — всё тащить в Игнатовское. Это не охота, капитан, а сбор доказательств. Мы едем в столицу на суд, и я хочу привезти им готовый приговор.

Он все понял без лишних объяснений. Спустя минуту чумазый призрак драгуна уже растворился в серой дымке лесной дороги, с письменным пропуском Ушакова. Моя личная машина расследования запущена. Никаких Брюсов, никаких Меншиковых. В этой игре я мог доверять только собственной системе.

Дорога до Петербурга превратилась в пытку. У местного жителя Ушаков реквизировал телегу, отвесив тому ее двойную стоимость. Меня и четверых раненных кое-как втиснули, каждый толчок отзывался ударом раскаленного ножа изнутри. За бортиком телеги тянулась бесконечная, унылая серость: голые деревья, низкое небо, чавкающая под колесами грязь. Эта тряска превратила нас в несовместимые детали, брошенные в один ящик и сотрясаемые до тех пор, пока острые углы не начали стачиваться друг о друга со скрежетом.

Напротив меня сидел Василий Орлов с рукой, безвольно висевшей на перевязи. Рядом верхом на коне Андрей Ушаков.

— Мы ошиблись, полковник, приняв бой на месте, — сообщил он Василию. — Статичная оборона против подготовленной засады — плохой путь. Следовало рассредоточиться, уйти в лес. Мы же создали идеальную мишень. Неэффективно.

А он все же хорош. Не теряет времени, анализирует, учитывает ошибки.

— Я солдат, а не счетовод, — прошипел Орлов, морщась от боли. — Вижу врага — бью. А ты бы, небось, сперва потери подсчитал, прежде чем стрелять.

Не удостоив его ответом, Ушаков хмыкнул. Солдат и ищейка, вынужденные находится бок о бок, — в этом противоестественном соседстве рождалось что-то новое и действенное.

В другом углу телеги шла своя беседа. Подобрав измазанный подол, Анна Морозова что-то быстро чертила в тетрадке. Напротив нее — на кобыле скакала Изабелла.

— Петербурх — это трясина, баронесса, — голос Анны был деловым, без тени сочувствия. — Пока вы будете добиваться аудиенций, нас утопят в бумагах. Бить нужно по деньгам. Перекрыть подряды, арестовать счета. Только язык ефимков они понимают.

— Деньги — рычаг, сударыня, однако не цель, — возражала Изабелла. — Выиграв торг, вы проиграете войну. Мы должны действовать через князя-кесаря, через закон. Создать прецедент, который сделает саму мысль о подобном смертельной. Нужна политическая воля. Кажется они обсуждали что делать после такого покушения и с кем вести переговоры.

Соперничество испарилось, уступив место союзу двух по-разному заточенных клинков: купеческая хватка против аристократической интриги, капитал против власти. Для победы мне были нужны они оба.

Рядом возился Леонтий Филиппович, молча меняя мне компресс каждые полчаса, заставляя «караван» стоять. Рана не такая уж и тяжелая, но сильно кровила, это его беспокоило.

— Притягиваешь ты беду, Петр Алексеевич, — пробормотал он, не глядя на меня. — Оружие твое… всех к себе манит. Вот и слетаются на тебя…

Запнувшись, он осекся. Старик не судил — осознание того, что случилось сильно изменило его мировоззрение. Он был моей совестью, живым укором, от которого я так и не смог избавиться.

Так мы и ехали. Израненные, злые