Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

Но внутри экспериментального павильона на крохотной студии кинокомпании «Будущее» царили кромешный ад и жара.

Я стоял у края съёмочной площадки, прижавшись спиной к фанерной стене, и пытался не дышать. Вернее, дышать только тогда, когда делала перерывы в дублях она — Ирен Рич. Уорнеры предложили для записи ролика именно эту актрису, и я с радостью согласился.

Ирен была восходящей звездой, которая имела прекрасно поставленный бархатный голос, а это было для моего дела архиважно. Более того, я прекрасно помнил, что она окажется в когорте тех актёров, которые быстро адаптируются к звуковому кино. Эта актриса снимется после «перехода к звуку» ещё в десятках фильмов.

Её образ «молодой мамы», милая улыбка и драматичность уже покоряли сердца миллионов фанатов по всей Америке. А для роли той, что говорит с экрана о важности борьбы с бандитизмом — у неё было лучшее амплуа.

Кстати, это тоже важная вещь. Соответствие экранному образу и ожиданиям зрителей. Звезду боевиков можно снять в комедии. Но только единожды. Это будет «прикол» для фанатов. Потому что во второй раз такое будет восприниматься уже не так хорошо. Смена амплуа — сложная вещь и подвластна не каждому. Некоторые актёры на всю жизнь остаются в одной и той же роли. Весельчака, дурака, драматичного влюблённого, бывшего спецназовца или ещё кого-то…

Сейчас я не шевелился, потому что малейший звук в павильоне мог нарушить трудную работу звукооператоров.

Казалось, даже шуршание шерсти моего пиджака, наброшенного на стул неподалёку, было способно всё разрушить. Нужно произвести впечатление и на «Уорнер Бразерс», и на мэра. Человек Уорнеров, сухой господин в очках, уже сидел на студии в дальнем углу, не сводя с нас холодных глаз. Этот ролик — не просто реклама. Это связующая нить для успешного запуска демонстрации «звука» в кинотеатрах Калифорнии, на которую конкретно у меня нет денег. Поэтому весь персонал на площадке сейчас обливался потом и жарился в аду…

Ад именовался «Витафоном».

Это была не съёмка. Это была пытка, обставленная ютившимися в темноте прожекторами, паутиной чёрных проводов и всепоглощающим страхом перед одним-единственным специальным микрофоном.

Он висел над сценой, как гигантский, тучный металлический паук, опутанный собственными нитями-кабелями. Его тёмная, матовая поверхность поглощала свет и, казалось, высасывала терпение из операторов.

Это было «ухо» Витафона. Ухо, которое слышало всё. Скорлупку арахиса, раздавленную ботинком осветителя за несколько метров от «сцены», отчаянный шёпот ассистента режиссёра и, боже упаси, мой собственный храп, если бы я осмелился уснуть после восемнадцатичасового рабочего дня.

Целый день подготовки павильона. Ради двух минут в поддержку мэра Лос-Анджелеса и его нового «Антикриминального манифеста». Но для студии это был билет в будущее.

Если всё получится, это станет фактически первым звуковым клипом, который смогут массово показать большой публике в переоборудованных кинотеатрах. Мы были первопроходцами, и как всем первопроходцам, нам приходилось терпеть все лишения. Которые были сделаны из свинца и меди, а звались они — звуковая аппаратура…

— Камера! Готовьтесь! — тихо произнёс режиссёр Френк Дафни, и его голос прозвучал как выстрел в гробовой, нарочито созданной тишине.

Мотор камеры, помещённый в специальный свинцовый ящик, заглушённый войлоком и резиной, издал тихое, жалобное урчание. Признаться, это был очень «дорогой» звук «Белла и Ховела». Камеры — золотого стандарта нынешнего Голливуда.

Съёмку я доверил Греггу Толанду и Антону Мелентьеву. Паре молодых ассистентов. Первый видел саму суть света. Второй — чувствовал композицию как художник. С ним мне тоже крупно повезло, и это было чистой случайностью. Сейчас я не выделял Антона, дабы ревнивый Френк не «затоптал» молодого. Но я был уверен, что в будущем Мелентьев может показать себя.

Грегг наклонился к окуляру своей камеры. Это было последнее, что я увидел. Мелентьев закрыл дверцу будки оператора. Два творца заперлись, словно в карцере.

Из-за того, что «Витафон» реагировал даже на еле различимые звуки, операторов приходилось помещать в гигантскую, обитую войлоком будку, похожую на гроб. Она не могла двигаться. Там было невыносимо дышать. Всё ради того, чтобы скрип и шелест «Белла и Ховела» не «убили» и не запороли запись звука. При этом сама камера, обычно подвижная или даже летящая на рельсо-штативах, была «забетонирована» напрочь. Наружу торчал только объектив.

— Ни за что бы так не стал издеваться над техникой, — проворчал за моей спиной пожилой осветитель Барни, помогая своему напарнику затянуть очередной винт на раме переставляемого прожектора. — Раньше было проще: свет, тень, движение. А теперь эта штуковина… — он мотнул головой в сторону гигантского микрофона над сценой, — диктует нам, как жить. Я десять лет ставил свет по чувству, а теперь мне говорят: «Барни, убрать все тени, звук их искажает!» Как будто тени шумят!

— Ирен, на исходную! — скомандовал Френк.

И вот она вышла. Ирен Рич. Американская «мама», воплощение перехода от лёгкости и беззаботности эпохи джаза к домашнему уюту и горячим пирогам. Мечта каждого американца среднего возраста, который хочет, чтобы его весёлая и озорная возлюбленная магическим образом неожиданно превратилась в красивую домохозяйку.

Сейчас даже грим не скрывал страх на лице актрисы. Она была одета в простое платье и изображала обычную горожанку, верящую в светлое будущее Лос-Анджелеса с мэром Джорджем Крайером во главе.

Ирен подошла к макету окна, за которым висел нарисованный задник с идиллическим видом на просыпающийся Лос-Анджелес. Её губы дрогнули.

— Начали!

Помощник метнулся вперёд, простучав каблуками по полу.

— Стоп! — прервал я процесс.

Все повернулись ко мне.

— В чём дело, мистер Бережной? — удивился Дафни.

— Что я сказал по поводу обуви? — нахмурился я, — Кто не услышал информацию, что туфли должны быть обиты войлоком или иметь мягкую резиновую подошву? Кто ещё, кроме Ричарда? — я кивнул на помощника, что с несчастным видом держал «хлопушку».

— Я, мистер Бережной, — неуверенно отозвались из темноты.

— Ричард, какого ты обулся? До этого ты ходил тихо! У кого гремит подошва — снимаем туфли. Живо! — скомандовал я голосом, не терпящим возражений, — Ричард, ты не подумал, что когда ты побежишь «из кадра», то стук твоих туфель попадёт на запись?

Пара недотёп тоже начала разуваться.

— Господи, что за дичь, — пробурчал за спиной Барни.

Я обернулся к осветителю:

— Барни, тебе жмёт лишняя тридцатка баксов в месяц?

— Нет, сэр, — тут же энергично замотал головой мужик, вспоминая про повышенную ставку, которую можно было получить на моей студии.

— Ну тогда делай своё дело и избавь меня, ради Бога, от своих стенаний!

— Понял, сэр.