Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

— Послушайте. Попробуйте говорить так, как идёт из вашего сердца. Вы же заставляете всех поверить в то, что показываете на экране без слов. Просто постарайтесь сами «поверить» в то, что произносите. И говорите, как велит «внутреннее я»…

— Я боюсь, у меня не получится…

— У вас? — я притворно удивился, — С вашим то голосом? Клянусь, да если бы я был вас достоин, то уже из-за одного голоса звал бы на свидание и ночевал у порога, лишь бы услышать его с утра!

Она слабо улыбнулась и снова закрыла ладонями глазами.

— И ещё. Шины на вашем авто мы поменяем уже сегодня. Так что об этом — забудьте! — подмигнул я.

Плечи актрисы затряслись от нервного смеха. Когда он закончился, Ирен вдруг отняла руки от лица. Глаза были красными, но слёз не было. Вместо них горел огонь.

— Нет. Чёрт с ним. Я Ирен Рич. Меня пол-Америки знает в лицо. И я не позволю какому-то жестяному рупору меня победить.

Она встала, отряхнула платье и выпрямила плечи. — Френк! — крикнула она так громко, что все вздрогнули. — Давайте сделаем это. Но я буду говорить так, как считаю нужным. Доверьтесь мне.

Пока девушка собиралась с силами, по павильону прокатилась новая волна возмущений. Осветитель Барни на этот раз молчал. Капельки его пота падали на раскалённое стекло здоровенного прожектора «Муши» и тут же испарялись. Вместо Барни теперь «выступал» гримёр, щеголеватый мужчина по имени Пьер.

— Это варварство! — воздел он руки к потолку, под которым висели балки с осветительными приборами. — Мой грим! Он создан для того, чтобы играть со светом, подчёркивать черты. А при этом плоском, мёртвом освещении мисс Рич выглядит как красивая, но абсолютно безжизненная кукла! Все мои тона, все тени — всё съедается! Я — художник, а не маляр!

Его поддержал и художник-постановщик, ворчун Милош.

— А мои декорации? Задник? Я потратил неделю, чтобы прописать перспективу, чтобы создать иллюзию глубины! И что? Камера неподвижна, свет плоский. Это же теперь просто картонная стена! Весь смысл, вся магия ушли. Кино должно быть волшебством, а не бездушным слепком реальности!

Милош возмущённо забросил шарф за спину. Клянусь, я не понимал, как у него удаётся в такой жаре не расставаться с ним.

— Значит, грим и декорации должны быть такими, чтобы даже при подобном свете их было видно как надо. Привыкайте, джентльмены, — спокойно произнёс я, — Это первые съёмки, и я уверен, что вы «раскусите» все загадки. Мы собрались здесь, чтобы сделать прорыв в кино. А любой прорыв — это колоссальный труд. Ну, если вы, конечно, хотите вписать своё имя в историю…

Оба обладали недюжинным тщеславием. И мои слова сработали. Ворчуны нахмурились, но ничего не сказали.

Снова тишина. Снова «мотор». Снова неслышное урчание камеры в будке. Но что-то изменилось. Ирен больше не смотрела на микрофон, как на дуло пулемёта. Актриса даже не удостоила его взглядом. Она поднялась на «сцену» и глянула в объектив камеры Грегга Толанда. Мне даже показалось, что она видит за ним зрителя.

— Камера! Мотор! Начали!

— Сцена первая, дубль девятнадцать!

— Приветствую, Лос-Анджелес! — сказала Ирен, и в её голосе появились краски.

Её речь всё ещё была «придавлена» техникой, но теперь в ней слышались нотки тепла, лёгкая, почти неуловимая улыбка. Актриса не вещала текст с планшета суфлёра — она разговаривала. С городом. С каждым, кто мог её услышать. Девушка слегка повернула голову, поймав свет по-новому.

Если бы я мог заглянуть внутрь «гроба» операторов, то обнаружил бы, что Толанд, не отрываясь от камеры, одобрительно кивнул.

— Наш город меняется, — продолжала она, и теперь это звучало как констатация факта, а не заученная строчка. — На улицах снова безопасно. Мэр и его команда делают всё возможное, чтобы мы могли гордиться нашим домом…

А дальше Ирен произнесла свои главные фразы о социальных проектах. И случилось невероятное. Она не просто сказала это. Она вложила в речь искру своего старого, до-звукового обаяния. Лёгкий, почти кокетливый наклон головы, лукавый блеск в глазах, будто девушка делилась небольшой, приятной тайной. Это было гениально. Актриса обманула систему, сыграв не только голосом, но и тем, что было ему неподвластно — своей безмолвной харизмой, которая просачивалась сквозь искажения и делала её речь живой. И даже ровный свет не смог с этим ничего поделать.

Сердце заколотилось у меня в груди. Вот оно! Вот та магия, которую Уорнеры и весь мир должны увидеть! Потенциальные «покупатели» поймут, что «Витафон» — это не просто диковинка. Это новый инструмент, который в руках таких мастеров, как Грегг и таких звёзд, как Ирен, может создать нечто совершенно новое. Настоящее звуковое кино, где все элементы работают вместе. И кинокомпании не смогут устоять. Они увидят в этом золотую жилу…

Прозвучала последняя фраза: «…и вместе мы построим город нашей мечты!»

Улыбка, застывшая на лице актрисы, была уже не испуганным оскалом, а настоящей, победной улыбкой. Казалось, сейчас Фрэнк крикнет «Стоп!» и мы все рухнем от изнеможения.

И в этот самый момент случилось чудо, которое я увидел уже только после монтажа…

Не технологическое, а человеческое. Грегг Толанд, не отрываясь от камеры, медленно, плавно повернул ручку фокусировки. «Белл и Ховелл» была неподвижна, но объектив внутри неё был жив. Резкость с плана на Ирен медленно, почти незаметно, поползла на нарисованный задник, на тот самый идиллический вид Лос-Анджелеса будущего. Это был едва уловимый, подсознательный акцент. Словно камера сама обратила свой взор на обещанное будущее.

Ирен расслабилась. Она не двинулась с места, но вся её фигура, только что казавшаяся натянутой струной, обмякла. Она выдохнула. Глубоко, с облегчением. И прошептала так тихо, что это должна была услышать только она:

— Я справилась?

Микрофон, изводящий всю съёмочную команду весь день, уловил и этот шёпот.

Френк замер с открытым ртом. Потом медленно, как во сне, сказал:

— Да! Стоп. Снято. Мы это сделали!

В павильоне воцарилась тишина. Потом кто-то неуверенно похлопал. И ещё кто-то. И ещё! И вот уже все мы, измождённые, потные, с красными от напряжения глазами, аплодировали этому кусочку плёнки, на котором была запечатлена не только социальная реклама, но и крошечный шаг в истории, ознаменованный последними словами Ирен и Френка.

Актриса сделала реверанс, комично преувеличенный, как в немом кино, и рассмеялась — звонко, по-настоящему. Этот смех «Витафон», к нашему сожалению, уже не записал. Звукоинженеры отключили запись.

Я посмотрел в тот дальний угол, где расположился представитель Уорнеров. Он всё также сидел неподвижно, но я успел заметить,