Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

class="p1">Кто-то скажет, что я жёстко говорю и много требую? Вы не видели, как зверствуют продюсеры. А с этой «воздушной и одухотворённой» братией иногда надо только так.

— И… мотор! — снова скомандовал Френк, и звукооператор повернул ручку на своём пульте, похожем на шкаф с приборами сумасшедшего учёного.

Помощник бесшумно выбежал перед камерой:

— Сцена первая. Дубль шестнадцатый.

Раздался приглушённый щелчок хлопушки в его руках. «Витафон», установленный позади — не среагирует на этот звук критично. На самом деле «хлопушка» — важный инструмент. Это звуковая и визуальная метка на плёнке для монтажёров.

Ирен, стоя́щая на меловой метке прямо под гигантским «пауком» улавливателя звука, сделала вдох. Микрофон уловил его. Короткий, нервный всхлип.

Она начала.

— Приветствую, Лос-Анджелес, — сказала Рич, и её голос, обычно глубокий и красивый, прозвучал так, будто доносился из запертого железного сундука, утопленного на дне колодца. Он был плоским, лишённым обертонов, придавленный мёртвой акустикой съёмочного павильона. — Наш город меняется. На улицах снова безопасно. Мэр и его команда…

Она запнулась. За кадром кто-то чихнул.

Это прозвучало как ружейный выстрел.

— Стоп! Чёрт побери, стоп! — закричал Френк, уже не сдерживаясь.

Пятнадцать предыдущих дублей, после которых постоянно меняли настройки, его доконали. Он сорвал очки и швырнул их в сердцах на раскладное кресло режиссёра.

— Кто это был? — орал Дафни, — Я найду и убью его! Я лично засуну его башку в «Витафон» и запишу его предсмертные хрипы!

В павильоне наступила мёртвая тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением включившихся усилителей. Все замерли, боясь пошевелиться.

— Ещё раз! Эй там, наверху, всё готово?

Звукачи показали из будки на уровне второго этажа большой палец вверх.

— Ирен, ты говоришь как на похоронах! Дай жизни! Ты поняла? — обернулся Френк к «сцене».

— Поняла, — неуверенно произнесла актриса.

— Отлично! Камера! Мотор! Начали! — махнул рукой Дафни, промакивая платком пот со лба.

«Хлопушка» выбежала между будкой операторов и Ирен.

— Сцена первая. Дубль семнадцатый!

Ирен вдохнула и начала:

— Приветствую, Лос-Анджелес!

Она сказала это так громко, что на секунду показалось, будто она кричит.

Лампа вспыхнула искрами и со звоном лопнула под потолком. Из будки над головами выскочил звукоинженер, бледный как полотно, и поднял руку:

— Мы отключились. Френк, высокие частоты… Она сказала очень громко. Похоже, снова перегрелась лампа в усилителе. Нужна замена.

— Опять⁈ — это был уже визг, донёсшийся из угла павильона.

Из темноты с той стороны вынырнул круглолицый паренёк по имени Лео, один из монтажёров. Он всплеснул руками и заорал:

— Это же пятая лампа за сегодня! Знаете, сколько они стоят? Да мы разоримся, прежде чем мы хоть что-то доснимем! Мне потом с этим материалом возиться, а там будут одни трески и хрипы!

Я прервал его:

— Меняйте лампу. Деньги студии — не твоя забота, Лео. Ты меня понял! Марш в свой угол!

А сам пошёл к Ирен. Я остановился около ступенек на «сцену» и спокойно произнёс:

— Мисс Рич. Постарайтесь говорить ровно и давать эмоции в голос интонацией. Я знаю, что вы это можете! У вас чудесный тембр. Просто волшебный. Давайте порепетируем.

Я подал ей текст, и девушка начала не спеша отчитывать его передо мной.

На замену лампы ушло сорок минут. Сорок минут некоторые люди в измождении стояли в тех же позах, как истуканы, повиснув на фанерных панелях вокруг площадки. Кто-то вышел курить, не в силах больше терпеть.

Ирен не смела сойти с места, чтобы не нарушить «освещение для звука» — ровного, нерезкого, скучного света, который не давал теней, но и не жужжал. Нельзя было перегружать лампы.

Грегг Толанд, распахнув дверь в душной кабине оператора, не отрываясь, смотрел на объектив, будто силой воли мог заставить его стать шире, пустить больше света, сделать картинку живой. Я в него верил. Если кто и может вытащить эту бледную, беззвучную картинку, так это он. Уорнеры должны это увидеть. Они поймут, какой потенциал у этой технологии в руках художника.

Я украдкой наблюдал за ним. Греггу явно пока не нравилось происходящее. Не нравилась статичная, мёртвая композиция. Он, уже поймавший «полёт» фантазии на других киностудиях, привык, что выстраивание кадров подобно мастерству живописца. А теперь ассистент оператора вынужден был снимать актрису прямо в лоб, как на паспорт двадцать первого века. Вся хореография, весь визуальный ритм были принесены в жертву уродливому металлическому пауку «Витафона», висящему над сценой.

Наконец, лампа была заменена. Снова тишина. Снова шёпот «мотор». Снова урчание камеры в «гробу» операторов.

— Сцена первая, дубль восемнадцать, — объявил помощник, и в его голосе звучала безнадёга.

Ирен сглотнула. Казалось, было слышно, как сработали её голосовые связки — сухой щелчок.

— Приветствую, Лос-Анджелес! — она произносила слова с таким неестественным, деревянным пафосом, будто читала эпитафию для собственной собаки.

Лос-Андже-лес… — она растянула название города на три слога, и он зазвучал как имя испанского идальго.

Кто-то в темноте фыркнул. Я метнул в сторону звука взгляд, полный такой животной ненависти, что тот, кто его издал, немедленно изобразил из себя статую.

— Наш город… — она запнулась, её глаза побежали по суфлёрскому тексту на планшете, установленному перед сценой — .. меня… меняет резину…

В павильоне повисла гробовая тишина. Даже Френк онемел. Дверца будки операторов распахнулась. Тишину прорезал сдавленный кашель Грегга Толанда. Он стоял, согнувшись над камерой, и его плечи тряслись. Он смеялся. Беззвучно, истерично, как человек, у которого сдали нервы.

— Резину? — прошептал Френк, и его лицо приобрело цвет перезрелого баклажана. — Она сказала «меняет резину»? В обращении от мэра?

— Это я виновата, Френк, — залепетала Ирен — Простите. «Меняет жизнь», а не «резину»! Я просто с ума уже схожу. В голове столько мыслей. Я впервые так волнуюсь! У меня с утра прохудилась резина на моей машине… Потому я и сказала эту чушь…

Актриса стояла, опустив голову. Плечи девушки мелко дрожали. Казалось, ещё секунда — и она либо разрыдается, либо бросится на всех с кулаками.

— Всё… все свободны, — просипел Дафни. — Пятнадцать минут перерыва. И чтобы я никого не видел и не слышал!

Операторы вместе со звукоинженерами выскочили пулей из своих будок. Прямо в мокрых рубашках они облепили вентилятор, врубив его на полную катушку.

А я подошёл к креслу Ирен. Она сидела, уткнувшись лицом в руки.

— Мисс Рич? — тихо сказал я.

— Уходите, — прозвучал глухой, отчаянный голос. — Я не могу. Я сейчас не актриса. Я просто говорящая голова для этого… этого утюга! — она кивнула в сторону микрофона. — Я привыкла двигаться, улыбаться, играть глазами! А тут… тут надо быть куклой-чревовещательницей!

— Понимаю, — сказал я, хотя, конечно, не понимал.

Никто из нас не понимал, каково