Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

Мы попробовали вырезать кусок плёнки, оставив звук, чтобы создать иллюзию, что камера на мгновение отвлеклась. Выглядело это как внезапный провал в памяти. Мы снижали громкость в момент лая, но рупор лишь сипел и хрипел, сразу выдавая нашу попытку «обмана».

В отчаянии Лео взял диск и мягкую ткань.

— Что ты делаешь? — удивился я.

— Попробую его… уговорить, — прошептал он и начал водить тканью по краю диска, прямо по дорожке, в том месте, где был лай. Он пытался физически стереть ненужный звук. По лицу Лео было заметно, что он творит какое-то святотатство.

Мы поставили пластинку вновь и поместили иглу на нужный момент. Раздался ужасный хрип, и голос Ирен на несколько секунд превратился в карканье вороны. Мелентьев всё тут же вырубил. Оба посмотрели на меня. На лицах было выражение абсолютного опустошения…

— Так… Значит, поступим следующим образом, — нахмурился я, — Мы не сможем поменять что-то на диске, но мы можем повлиять на зал!

— В смысле? — удивился Лео.

— Нужно точно засечь — сколько идут помехи в том месте, где был лай. В кинотеатрах перед механиками обязательно ставим хронометр. Они должны знать — когда они отключают динамики. И врубать их за секунду, чтобы те набрали мощность, и не было скачка напряжения. Более того, Ирен после этого момента говорит чуть громче: будет неплохо.

— Может просто записать пару слов на отдельный диск?

— Менять его будут дольше, чем длина фрагмента, которую мы должны «замылить», — покачал я головой.

— А что делать с мисс Рич? Она же говорит в этот момент на камеру.

— Там идёт перечисление эпитетов. Скажите Милошу, чтобы подготовил полотно для декорации. Мы нанесём на него тезисы программы мэра. Большими буквами. Три основных фразы. Не более. Снимем несколько секунд. И вставьте это в финальную пленку. Пусть кажется, будто она хвалит программу, а мы тут же показываем её краткое содержание. Заодно будет видна разница между звуком и немым кино. По-другому — придётся переснимать всё полностью. А я не уверен, что Ирен сможет это сделать также эмоционально хорошо. Тем более, она уже с сегодняшнего дня начала сниматься в новом фильме у Уорнеров…

— Хорошо, — просветлели лицами Лео и Антон.

В этом всем и заключалась сложность нашей работы. Технически что-либо сделать со звуком — было невозможно. Например, чтобы вставить звук их разных дублей, нам пришлось бы физически разрезать и склеить сами граммофонные пластинки. Любая такая попытка означала бы гибель диска — неровный стык привёл бы к бесконечным щелчкам и прыжкам иглы, уничтожая не только вставленный кусок, но и всё, что было до и после. Звук на «Витафоне» был линейным и нередактируемым монолитом.

Получалось, что любая ошибка актёра, любой шум на съёмочной площадке навсегда впечатывались в шеллак, становясь частью канонического текста. Мы могли выбирать только между целыми дублями, как выбирают между отравленными яствами, выискивая то, что ухлопает тебя помедленнее и не так болезненно.

Часы сливались в одну тёмную, кофейную паузу. Мы пили чёрный ароматный напиток, который уже казался бензином. Лео курил, как паровоз. Они с Антоном ругались, почти сходили с ума, но снова садились за монтажный стол.

И вот, через два дня всё подошло к концу. Наша троица смогла относительно синхронизировать всё. Теперь лившаяся из граммофона речь звучала… относительно чисто.

Мы добрались до главного. И тут я услышал финал выступления Ирен.

— Стой, — сказал я, положив руку на плечо Лео. — Проиграй ещё раз последние секунды.

Он послушался. На экране Ирен произнесла: «…и вместе мы построим город нашей мечты!» Камера Грегга Толанда плавно перевела фокус на задник.

Действительно, микрофон уловил сдавленный, исполненный бесконечного облегчения шёпот-вопрос:

— Я справилась?

Пауза. И голос режиссёра Френка Дафни за кадром:

— Да! Стоп. Снято. Мы это сделали!

И сразу после — тот самый, финальный скрежет шестерёнки камеры Толанда, будто поставивший точку во всём этом действе.

Мы сидели и смотрели на экран. Лео не выключал аппаратуру.

— Оставляем? — спросил Мелентьев

Лео повернулся ко мне. Его лицо, измождённое и серое от усталости, озарила странная, почти безумная улыбка. В красных от напряжения, плохого освещения и долгой работы глазах тоже читался аналогичный немой вопрос.

— Оставляем, — ответил я. — Это самый живой момент во всей этой двухминутной пытке. Пусть Уорнеры, да и вообще все, кому будет презентовать результат: слышат. Сделайте копию этого варианта, а затем уже «чистовик» без последних слов Ирен и Френка. С «чистовиком» будете работать для кинотеатров.

Лео кивнул и принялся за дело. А я оставил обоих работников и вышел из монтажной, преодолев «тамбур-перемычку».

Вот так! Если вы думаете, что после съёмок ничего не меняется… То вы ошибаетесь. Если вы думаете, что монтаж — это исключительно улучшение, усиление каких-то моментов и «резка» режиссёрской увеличенной версии на более мелкую, экранную… То вы ошибаетесь вдвойне!

Постпродакшн может уничтожить даже те дубли, которые кажутся шикарными. Просто потому, что по-другому — никак…

Если бы я снимал собственный фильм, то впереди ещё была бы головная боль в плане продвижения кинокартины. Рекламы перед зрителями и масса сломанных копий в боях с прокатчиками из-за того, что у меня пока нет сети собственных кинотеатров.

Но сегодня это не требовалось.

— Мистер Бережной! Вам два письма! — подбежала ко мне молоденькая секретарша и бухгалтер одновременно.

За неимением площадей и лишних средств приходилось вот так вот выходить из ситуации. Но это временно.

На корреспонденции значилось:

«Окружной суд Лос-Анджелеса. Штат Калифорния»

Хм… Я разорвал конверт и достал оттуда вчетверо сложенное извещение. Пробежался по нему глазами.

«…Явиться на допрос по делу об оскорблении и возможном применении физической силы в отношении гражданина Соединённых Штатов Америке Джона Гилберта 14 декабря 1924 года…»

Вот же сволочь! Всё-таки подал в суд на меня. «Метро Голден Майер» не смогли удержать своего звёздного мачо, и он накатал на меня заявление. «Возможное» применение… Это как? В полиции были не уверены, что я реально нанёс или хотел найти какой-то ущерб? Надо будет разобраться…

Второе письмо я открывал уже в плохом настроении. На нём стоял штамп Калифорнийского отделения Антимонопольной комиссии.

«…Явиться на слушания по присвоению технологий создания звукового кино…»

Я шумно выдохнул. Гилберт, конечно, важная птица. Но сподвигнуть монопольщиков взяться за меня, да ещё и так быстро… Здесь замешан кто-то посерьёзнее. И он явно хочет мне помешать с моими планами! Надо бы разобраться — кто это⁈

Глава 12

Все пути переплетены

12 января 1925 года. Киностудия «Будущее», Голливуд, Лос-Анджелес.