Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

class="p1">Небольшой «павильон» моей киностудии «Будущее» в этот вечер напоминал не столько экспериментальную мастерскую, сколько зал для светских приёмов, в который нагрянули высокие гости.

Всё пространство большого помещения, что служило нам и съёмочной площадкой и кинозалом, было наполнено шумом голосов, запахом шампанского, дорогих сигар и нервным напряжением моей команды.

Я старался не показывать того, что волнуюсь. Нет, не подумайте, в моей жизни было достаточно моментов, когда жизнь висела на волоске, и адреналин захлёстывал с головой. Однако сейчас я испытывал волнение по другой причине. Сегодня был судный день. День, когда могла решиться судьба не только моего ролика, но и, как мне казалось, всего кинематографа и моей роли в нём.

В центре зала, на стульях, принесённых со всех уголков студии, восседали те, от кого зависел исход этого вечера.

Рядом со мной, опираясь на трость, стоял Александр Левин. Его спокойное, невозмутимое лицо было единственным островком стабильности в этой напряжённой атмосфере.

— Нервы, Ваня? — тихо спросил он, не глядя на меня.

— Как у дирижёра! Перед первым выступлением оркестра, с которым он никогда не играл вместе, — признался я.

— Ого! Интересное сравнение, — усмехнулся он, — А что, был такой опыт?

— У знакомого был, — уклончиво ответил я, вспоминая друзей из «прошлой жизни», — В красках мне всё рассказывал…

— Не волнуйся! Твой «оркестр» сыграет как надо, — он успокаивающе похлопал меня по плечу, — Мэр здесь. И с ним Гарри Чендлер. Владелец «Лос-Анджелес Таймс» просто так никуда не ездит. Я слышал, что он имеет огромное влияние в городе… Может, даже больше чем у мэра. Так что ты явно постарался.

Я не стал рассказывать Левину — насколько он был близок к истине, когда говорил про всемогущего медиамагната.

Мои гости были достойны истинно стереотипного голливудского сценария. Прямо перед небольшим экраном, вальяжно развалившись, расположился сам мэр Лос-Анджелеса, Джордж Крайер. Он только что приехал с очередного празднования.

Город до сих пор стоял украшенный после Рождества и Нового года, а январь в Лос-Анджелесе был традиционно месяцем «открытий». Появлялись новые школы, общественные места. Крайер «зарабатывал» себе очки к грядущим выборам.

Рядом с Джорджем, словно редкая тропическая бабочка, в необычном цветастом платье сияла Ирен Рич. Мэр, насколько мне было видно, поглядывал на её ноги, заброшенные одна на одну, и что-то говорил вполголоса. Актриса постоянно поправляла складки своего платья и заливалась краской. М-да, Крайер времени не теряет…

Чуть поодаль устроились братья Уорнеры — Сэм и Гарри. Их лица изображали скорее пытливое недоверие. Это логично… Они ведь пришли оценить не только искусство, но и возможную инвестицию. Показывать излишний восторг означало проигрывать позиции на грядущих «торгах», ведь мы оставили обсуждение процента моей студии до того момента, как Уорнеры оценят первичный результат.

Рядом с ними, похожий на сумасшедшего профессора, елозил на стуле Натан Левисон, создатель «Витафона». Он то и дело поправлял очки и бросал взгляды на громоздкий аппарат с огромным рупором, стоявший рядом с кинопроектором. Для него этот момент тоже был знаковым, как для создателя и исследователя.

И, наконец, особняком, в самом углу, сидел человек, чьё присутствие было моей личной, маленькой дипломатической победой. Владимир Зворыкин. Мне нужен был союзник-новатор и его взгляд со стороны, взгляд из будущего. В отличие от меня, он не «прибыл» сюда из двадцать первого века, но зато обладал ви́дением учёного.

— Дамы и господа! — моя речь заглушила негромкий гул голосов. — Мы собрали вас здесь сегодня, чтобы показать не просто фильм. Мы собрались, чтобы стать свидетелями рождения нового кино. Которое наконец-то обретёт свой голос. Прошу внимания! Первый звуковой фильм, снятый по технологии «Витафон» для широкого показа!

Свет погас. В темноте заурчал мотор кинопроектора. Моё сердце заколотилось где-то в горле. Я знал каждый кадр, каждый звук этой двухминутной ленты. Я видел, как напрягся режиссёр Дафни. Грегг Толанд буквально пожирал экран глазами, готовясь увидеть результат своей работы.

Монтажёр Лео от волнения начал кусать ногти, за что тут же получил подзатыльник от секретарши Мисси. У них, видимо, быстро начинался бурный роман на работе. Оба были свободными от уз брака, и я не препятствовал развитию отношений между коллегами.

На экране появилась Ирен Рич. Она стояла у макета окна, за которым виднелся нарисованный, идиллический Лос-Анджелес. И в этот момент из рупора раздался её голос.

— Приветствую, Лос-Анджелес…

В зале повисла абсолютная, оглушительная тишина. Её сменил общий вздох, полный изумления. Люди инстинктивно повернули головы от экрана к Ирен, сидящей в зале, и обратно, не веря своим глазам и ушам. Это был её голос, живой, синхронный, идущий точно с губ актрисы.

Я прекрасно помнил, что в реальности официально первой фразой в кино считалась реплика Эла Джолсона в «Певце джаза». Этот фильм вышел в 1927 году и сразу буквально порвал всё и вся. Уорнеры отбили на нём почти все затраты, которые они вложили в звук. И даже заработали в десятки раз больше.

Эл Джолсон на самом деле был мигрантом из Российской Империи и переехал ещё в детстве в США. Его настоящее имя было Аса Йольсон.

Голос невероятно эпатажного исполнителя родом из империи тогда сказал: «Подождите! Вы ещё ничего не слышали!». Это была спонтанная фраза-импровизация Джолсона во время съёмки, которую режиссёр потом оставил в «Певце джаза». А кинотеатры, когда эти слова услышали зрители — буквально взорвались от криков и оваций. Так публика встретила новое техническое «чудо».

Теперь мне пришлось немного поменять всё это. Первый звук стартует на два года раньше, и совсем с другими голосами. Но шанс снять полный метр и, возможно, даже самого «Певца» — оставался. Ведь можно было повторить тот гарантированный коммерческий успех…

Я видел, как мэр Крайер выпрямился на стуле, а его официальная маска на мгновение сползла, открыв чистое детское изумление. Ирен прикрыла рукой губы, и в её глазах блеснули слёзы.

Кстати, актриса впервые видела себя говорящей. Я специально не дал никому кроме монтажёров и кинотехников посмотреть результат до этого дня. Ведь сарафанное радио зачастую самое сильное. И судя по реакции зала — все присутствующие уже сегодня понесут в массы новость о ролике.

А он, тем временем, продолжался. Ирен говорила о «манифесте» мэра, о безопасности на улицах, о социальных проектах. И каждое ее слово било точно в цель. Тем более, она обращалась с экрана к каждому лично. Ролик окончился. Свет зажёгся.

На несколько секунд воцарилась мёртвая тишина. А потом зал взорвался аплодисментами. И это были не вежливые хлопки, а искренний восторг.

Первым поднялся мэр Крайер. Его лицо сияло.

— Мистер Бережной!