Уходя, закройте двери - Екатерина Соболь

– Папа… – простонала я, уже сама не понимая, изображаю я несчастную девочку или правда умоляю.

Отец ослабил хватку, и я отшатнулась. Упала на траву и уставилась на свои руки. Сработало: они снова были самыми обычными. Я уперлась ладонями в траву и села. В голове прояснилось.

– Почему… снежинка действует… только на меня? – выдавила я.

Отец не ответил – точнее, ответил не то:

– Считай, что этот мир моя… ферма. Я собираю артефакты и продаю, вот и вся история. Город, похоже, чувствует наше родство и дает тебе какие-то возможности, но они уж точно не больше моих.

И все же по внезапно ожившему взгляду на его бесстрастном лице я увидела: Гудвину некомфортно. Развеивать в прах родную дочь даже ему не слишком приятно. Это мой шанс. Я попыталась подняться на ноги, но ничего не получилось, я так и осталась сидеть в траве. Таня, сосредоточься. Тяни время, пока не поймешь, что делать.

– Зачем ты разогнал Стражу? Зачем разваливать этот мир, если ты на нем зарабатываешь?

– Просто решил зарабатывать быстрее.

– Ты скопил денег и тут, и там. Переправляешь артефакты в реальный мир. Продаешь их. И тебе плевать, что тут будет. Когда все развалится, вернешься в реальность и будешь богато жить до старости. – Я криво улыбнулась. Губы дрожали. – Ты в детстве меня учил, как важны деньги. Учил считать. Помнишь сказку про самого богатого воробья на свете?

– Признаться, нет.

А это было одним из моих драгоценных воспоминаний. И еще – как он рисовал здания, когда мы гуляли, как он читал нам иногда. Кажется, в детстве я очень любила отца, а теперь сама с трудом могла в это поверить.

– Давай не будем ссориться? – мирно сказал Гудвин. – Я просто отправлю тебя домой. В тот раз я предлагал тебе остаться, работать на меня, мне это показалось хорошей идеей, потому что ты умеешь делать одну вещь, которая мне не дается. У меня ни разу не получилось самому открыть волшебную дверь, не используя для этого артефакты, а ты успешно это делала. Но знаешь… Мы поговорили, я понял, что мы очень разные и проблем будет больше, чем пользы.

Так вот почему он все обо мне знал… Какой простой ответ. Видимо, он просто следил за мной в реальном мире. И не помог. «Что такого есть в твоей жизни там, ради чего стоит возвращаться? – спросил он в тот раз. – Работа, учеба? Жизнь в комнатенке, которая напоминает только о смерти близкого человека?»

– …И я отпустил тебя. Я помог тебе вернуться домой, это был мой подарок. Я не хочу тебе ничего плохого, Таня.

Ну надо же: он хочет, чтобы я не просто поняла его, а простила и была, наверное, даже благодарна. И на этом Гудвин решил, что исполнил свою отцовскую задачу. Объяснил мне, какой он хороший и как помогал мне, – ну а теперь можно и убивать.

– Не надо, – жалобно простонала я, но его минута слабости, к сожалению, прошла.

Он схватил мое запястье – какой же сильный, со стороны даже не видно, – подтянул к себе и положил снежинку мне на ладонь. Руку обожгло холодом, и я отчаянно подумала про Антона, которого, вполне возможно, здесь убьют. Я должна его спасти.

Вот это – мой уровень задач. Не то что раздавать рекламы ветеринарной клиники в костюме собаки вечерами после школы, потому что у тебя ни отца, ни денег, тебе шестнадцать, а мать больна. Я прикрыла глаза. Давай, Таня. Память снова начала тускнеть, блекнуть, и я сделала единственное, что еще могла: разозлилась. Больше всего на свете я хотела остаться здесь. Еще раз посидеть вот так на кухне с Антоном, смеясь над глупыми стихами, которые он читает. Мой гнев должен защитить мои сокровища. Я всегда держала гнев на привязи, как добермана, но тут я сказала ему: «Фас».

– Игры… – начал Гудвин.

Я почувствовала вспышку такой дикой злобы, что земля вздрогнула. В голове будто что-то взорвалось – прощай, сдержанность, – и вокруг начали открываться двери. Очень, очень шаловливые. Отец закончил фразу, но все накрыло таким оглушительным грохотом, что я не услышала – а без этого, видимо, снежинка не сработает. Он по-прежнему держал мою руку, и я укусила его за запястье. Хватка разжалась.

Десятки дверей, которые подпитывала моя смертельная ярость, лабиринтом теснились вокруг нас – и разрушали землю под собой с первой же секунды появления. Садовая стена рядом с нами треснула.

– Ты хотел артефактов? Бери! – заорала я, срывая голос. – Бери, тварь паршивая! Подавись ими! Пусть тебя с головой завалит! Я тебя ненавижу!

Последнее слово вдруг звякнуло в воздухе громче, наполнило его до краев, отразилось от каждого атома, из которого состоял этот мир. В садовом павильоне недалеко от нас разнесло окна. Все призрачные двери медленно приоткрылись, и из каждой вылетел артефакт. Я от всей души разрешила дверям шалить сколько влезет. Их голубой свет был везде: в окнах павильона, под деревьями, на дорожках. Земля гудела, стена, у которой Гудвин устроил себе уголок для отдыха, начала с каменным шуршанием обваливаться.

А еще этот коллапс разрушил другую стену – ненастоящую. Ну конечно, Гудвин же мастер иллюзий. Стена, которая отделила нас с Гудвином от клановцев и Антона, упала, как легкая ткань, как штора, и я увидела…

Парни сбились вместе в десятке шагов от встрепанного Антона, и сразу стало ясно: несмотря на то что их целая толпа, в драке побеждают не они. Драка уже, собственно, закончилась, потому что на стороне Антона выступил кое-кто еще. Стая чаек бросалась на парней, те кое-как отмахивались, но не убегали. Видимо, своего босса они опасались больше, чем птиц. Чайки щипали их клювами за одежду, орали, щедро гадили на них и на ухоженный парк вокруг. Я чуть не заплакала от облегчения. Милые, добрые двери. Они дали нам артефакт, который смог защитить Антона от своры бандитов, даже когда те заломили ему руки. Настоящий артефакт могли бы отобрать – но шалуна отобрать невозможно, его дурацкий эффект уже в тебе.

Пару секунд я смотрела на дверную катастрофу, на подрагивающие от подземного гула деревья, на Гудвина, который яростно оглядывал весь этот беспорядок. А потом все потемнело, поехало куда-то влево, и я рухнула на землю, успев подумать: «Ну вот и все».

Глава 11. Манекен

С папироскою «Дюшес» —

девушка проносится.

Лет примерно двадцать шесть,

пенсне на переносице.

Не любимая никем

(места нет