Уходя, закройте двери - Екатерина Соболь

Антон расплатился, а потом, к возмущению женщины, перегнулся через стойку, нашел там карандаш, нашел на изнанке кофты бирку с составом ткани и криво нацарапал: «От Антона».

– Хотел еще дописать «повелителя чаек», но не влезло.

Сердитая продавщица убрала подарок в пакет. Я с трепетом приняла пакет у Антона из рук. Счастье затмило мысли о моем жадном отце, который разнес на куски и мой личный мир, и мир Антона, – и тут же померкло снова. Мне не победить Гудвина, я могу только сдаться. Но перед этим… Мы так и стояли перед кассой. За большими окнами был прекрасный день, хоть солнце уже и зашло за облака.

– Помнишь, ты однажды рассказывал… – начала я и по заложенному носу с ужасом поняла, что сейчас заплачу.

Антон, кажется, тоже это услышал. Продавщица продолжала сверлить нас осуждающим взглядом, и Антон потянул меня к вешалкам, потом за них, туда, где женщина нас не увидит.

– Ты рассказывал про финал балета «Щелкунчик», – выдохнула я, прижимая к себе пакет.

У меня с февраля стоял в ушах его голос, то, как грустно он это сказал: «Мари просыпается и понимает, что все это был сон. Она уснула под елкой в новогоднюю ночь, и ей привиделась борьба крыс с игрушками, и принц, и даже танцующие чай и кофе».

Даже если Мари еще раз попадет в свой сон, однажды она все равно проснется. Мне придется вернуться, пусть время в реальном мире и стоит пока на паузе, – но я хочу сделать это на своих условиях. Пусть этот волшебный мир поможет мне еще раз.

– Гудвин как крысиный король, – сдавленно проговорила я. – Он хочет сам править в своем игрушечном королевстве. Я не представляю, как его победить, Антон. Мне нужно пойти к нему, взять снежинку и исчезнуть, иначе он все тут разнесет. Другого выхода нет. Но я подумала, вдруг перед этим я могу… Если ваш мир правда мне помогал… – Я схватила Антона за руки своими ледяными пальцами и зажмурилась. Пакет с толстовкой шлепнулся на пол. – Пусть моя сила перейдет к тебе. Хочу, чтобы ты умел все, что могу я.

Я встряхнула его руки. Ничего не произошло – а я надеялась на какую-нибудь красивую вспышку синего сияния. Ну же, пусть избранником дверей будет тот, кто этого заслуживает больше! Антон выпутал свои руки из моих, взял меня за плечи и подтянул ближе.

– Как же меня достало ни во что не врубаться. Ты никогда не говоришь о себе ни слова. Никогда ничего важного, заметила? Дай мне хоть один шанс тебя понять, – негромко сказал он, глядя мне в глаза. – Во дворце Гудвина что-то произошло. Я, по-твоему, слепой? Скажи все как есть, и мы вместе подумаем. Я не отстану. Говори.

Правду говорить тяжело. Особенно плохую. Особенно о себе. Но сказать ее было таким невыносимым облегчением, что слова вырвались сами.

– Гудвин – мой отец.

– Что?

– Думала, он просто ушел от нас, но он ушел… сюда. Через дверь. Как раз пятнадцать лет назад. С этого, возможно, все и началось.

Я вжала голову в плечи. Антон растерянно шевельнул губами, но ни звука произнести не смог, а когда наконец заговорил, сказал то, чего я не ожидала:

– Гудвин не может быть твоим отцом. В тот день, когда он выкинул маму за порог, он сказал ей, что она зря привела меня с собой. И цитирую: «Будь у меня дети, я бы с ними так не поступил».

Я невесело рассмеялась:

– Это было издевательство. Он сказал, что не создан для отцовства и скрылся сюда, потому что семья его достала. Начал новую жизнь.

– Так вот почему ты все это можешь… Тебе нельзя уходить, – выдохнул Антон, пропустив все лишнее и ненужное, и вдруг нервно хохотнул. – Это все новости? Ну, могло быть и хуже. Козел мне сказал: «Понимание – самая дорогая валюта в мире». А у тебя есть то, чего ни у кого здесь нет: ты его понимаешь. Если кто-то может с ним разобраться, это ты. – Он нагнулся за упавшим пакетом и сунул его мне в руки. – Никто не помнит день, когда открылась первая дверь. Мне всегда казалось, что это странно и что если бы мы могли вспомнить… А Журавлев что-то знал, от него и пошла эта легенда про мощный первый артефакт. Он понимал двери и сказал: первая дверь была самой важной. И больше из него ничего не вытрясли. Вдруг первая дверь – это та самая, через которую явился Гудвин? – Антон со свистом вдохнул. – Первый артефакт действует только на тебя, Ромашка. Я сжал его – ничего. Гудвин сжал его – ты говоришь, тоже ноль эффекта. Почему?

– Не знаю, – пролепетала я: у меня до сих пор в голове не укладывалось, как спокойно он принял новость.

– В тот день, когда я выкинул тебя за дверь… – Он провел руками по моим плечам. – Прости, кстати. Я не извинился. Я должен тебе слишком много извинений. Короче, я тогда подумал, что преступление не так уж трудно скрыть там, где нет свидетелей. Вспомни хоть что-нибудь! С какой стати самый первый артефакт действует только на тебя? Тебе сколько лет было, когда Гудвин сюда ушел? Пять?

Мы смотрели друг на друга, тяжело дыша. Я даже не представляла, что разделить с кем-то свои проблемы может быть так приятно и… эффективно.

– У меня есть теория, – сказал Антон. – Если ты была с ним в тот день, ты могла что-то видеть. Ты свидетель, которого он с самого начала хотел заставить о чем-то забыть. А знаешь, кого он выкинул за двери первым? Журавлева. Раз уж тот понимал двери, видимо, тоже знал что-то лишнее.

– Ты мог бы учиться в университете, – завороженно пробормотала я, ощущая этот потрясающий момент каждой клеткой себя.

– Может, еще и начну, когда со всем разберемся. Короче, что нам надо, так это понять Гудвина. Откуда взялись двери? Что он сделал, чтобы попасть сюда? Может, убил кого-то или… Не знаю.

Я прикрыла глаза. В голове у меня словно включили свет. Я была с отцом в тот вечер, и мне казалось, мы были одни в квартире, но правда: вдруг он о чем-то умолчал?

– Артефакт памяти, – прошептала я, всем телом чувствуя, как близко стоит Антон. Это вызывало не панику, что-то совсем далекое от нее. – Двери давали нам артефакты, которые пригождались тем,