Арнайр - Atrnerseh

в кулаки на коленях; он явно был против этого поединка. Вальтур стоял чуть позади Сигурда, его аналитический взгляд сканировал Элдина, пытаясь предугадать первый ход. В самой густой тени балдахина – Лираэль, Старейшина Теней, неподвижная. Рядом с ней – едва заметный силуэт Ариэль; ее серые глаза были прикованы к Маркусу. *Помни пакт*, – казалось, говорил этот взгляд. *Выживи.*

Глашатай, бледный как мел, поднял руку. Его голос, усиленный руной, прозвучал над замершей Ареной: «Поединок один на один! До сдачи, тяжелого ранения или потери сознания! Бойцы: Маркус! Элдин ! Начали!»

Элдин не двинулся с места. Он не рванулся в атаку. Он просто… *посмотрел*. Его взгляд, холодный и тяжелый, как свинцовая плита, обрушился на Маркус не через глаза, а прямо в сознание. Это не было давлением Веландры или грубым напором. Это было точечное, ледяное жало, вонзившееся прямо в его «теплое солнце». Маркус почувствовал, как его гармония дрогнула, как поверхность озера под первым ударом бури. Но он устоял. Якорь – его упрямое «я» – держал.

«Сопротивляешься, выскочка? – голос Элдина прозвучал не в ушах, а прямо в голове Маркуса, тихий, ядовитый, как шипение змеи. – Мило. Как щенок, тявкающий на волка. Но волк голоден.» Иллюзия возникла мгновенно. Не вокруг, а *внутри* его поля восприятия. Он стоял не на песке Арены, а в Зале Черного Базальта. Перед ним возвышался Сигурд, но лицо Патриарха было искажено презрением. «Недостойный! – гремел его голос, но это был голос Элдина. – Позор имени Арнайр! Сними цепи! Они слишком чисты для твоей грязи!» Цепи на его запястьях вдруг раскалились докрасна, жгли плоть. Боль была реальной!

Маркус застонал, инстинктивно рванувшись, пытаясь стряхнуть кандалы. Его поле дрогнуло сильнее. *Якорь!* – крикнул он себе внутри. *Это не реально! Он в твоей голове!* Он сжал мысленный образ своего упрямства, своего маленького «я» из Внешнего Круга, который выжил вопреки всему. Цепи остыли. Видение Зала расплылось, как дым. Он снова видел песок, Элдина, трибуны. Но на лбу выступил холодный пот.

Элдин усмехнулся едва заметно. Его клинки даже не шевельнулись. «Сильнее, чем я думал. Но посмотрим, что ты скажешь на это…» Новый удар. Не боль. Холод. Ледяной, пронизывающий до костей холод одиночества. Он стоял на пустой Арене. Трибуны были пусты. Ни Берты, ни Тормунда, ни Вальтура. Никто. Только Элдин вдалеке, смотрящий с презрением. Голос Лиры эхом разносился в пустоте: «Почему ты не спас? Почему не пришел?» Голос Торвина: «Ты предал!» Голос матери, которую он едва помнил: «Чудовище!» Холод сковывал не тело – душу. Чувство абсолютной покинутости, ненужности. Его гармония начала затухать, как огонек на ветру.

*Неправда!* – зарычал он внутри, цепляясь за якорь. *Я выжил! Я спас Торвина! Берта и Тормунд – они выбрали биться со мной!* Он вспомнил хлопок по плечу Берты, ее сияющие от восторга глаза после удара (даже сквозь боль). Вспомнил твердый кивок Тормунда в тоннеле. Их вера. Их выбор. Холод отступил, сменившись жаром стыда за слабость. Голоса замолкли. Пустота Арены заполнилась ревом реальной толпы. Он дышал тяжело, но стоял.

На ложе Веландра что-то быстро записывала, ее лицо было сосредоточено. Сигурд слегка наклонился вперед. Элдин нахмурился. Его маска безупречности дала первую трещину – легкое напряжение у губ. «Упрямый червь… – его мысленный голос зазвучал жестче. – Но у каждого есть предел. Посмотрим, что скрывается в твоих самых темных углах…»

Третий удар был иным. Не видение, не голос. Ощущение. Глубокая, всепоглощающая *усталость*. Вековая усталость. Каждая кость, каждая мышца, каждая клеточка тела кричала о прекращении. Зачем бороться? Зачем страдать? Зачем держаться за это жалкое «я»? Проще отпустить. Отдать контроль. Отдать все Элдину. Он сильный. Он знает, как надо. В его мире нет боли, нет сомнений… Только покой. Сладкий, темный покой небытия. Его «теплое солнце» погасло почти полностью. Осталась лишь слабая искра где-то в бесконечной дали. Ноги подкосились. Он рухнул на одно колено, упираясь ладонью в раскаленный песок. Голова тяжело свисала. *Отпусти…* – шептал изнутри чужой, сладкий голос. *Отпусти и усни…*

*Нет!* – крошечный огонек внутри взорвался яростным протестом. *Я не сдамся! Не ему! Не после всего!* Он вспомнил не боль, не страх. Он вспомнил *упрямство*. Упрямство мальчишки, который тайком тренировался в заброшенном складе, когда все смеялись над его «теплыми приступами». Упрямство, с которым он пробивал путь к Лире в библиотеку сквозь насмешки. Упрямство, заставившее его принять Цепи и выйти на эту проклятую Арену. Это было *его*. Только его. Не для Клана. Не для Патриарха. Для себя. **Я – Маркус!** – мысль прозвучала как удар колокола внутри его черепа. **И я не сдамся!**

Искра ярости вспыхнула в угасающем ядре его гармонии. Она была слабой, но чистой. Его собственной. Элдин почувствовал отпор. Его лицо исказилось от ярости и… изумления. «КАК?!» – мысленный рев потряс сознание Маркуса.

И в этот миг, когда контроль Элдина над его разумом дрогнул на долю секунды от неожиданного сопротивления, Маркус атаковал. Не физически. Он направил всю силу своего ожившего «теплого солнца», всю ярость, всю боль, весь страх потери себя – не как щит, не как волну, а как… **точечный импульс стабильности и воли**. Прямо в тот холодный, ядовитый луч, что связывал их сознания.

Эффект был мгновенным и ужасающим. Элдин вскрикнул – не мысленно, а реально, резко и пронзительно! Он отшатнулся, как от удара тока. Его эфирные клинки дрогнули, их свет погас на мгновение. По его безупречному лицу пробежала судорога. Из носа тонкой струйкой потекла алая кровь. Он поднес руку к лицу, глядя на кровь с немым ужасом, с отвращением, как к чему-то невероятно грязному. Его контроль был нарушен. Его лицо – его маска – было запятнано. Публично.

Тишина на Арене взорвалась. Гул толпы превратился в рев изумления. Элдин Вирр, непревзойденный мастер ментальных атак, отступил! И запятнал себя кровью!

Маркус поднялся с колена. Он стоял, шатаясь, дыхание хриплое. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, опустошенным. Его гармония была слабой, как тлеющий уголек. Но он стоял. И его глаза, полные боли, усталости, но и неукротимой воли, встретились с глазами Элдина. В них уже не было холодного расчета. Была чистая, бешеная ярость униженного хищника и… щемящий, животный страх. Страх перед потерей лица. Перед тем, что его видят не безупречным, а раненым. Уязвимым.

«Ты… ты посмел…» – Элдин вытер кровь тыльной стороной руки, его голос дрожал от ярости. Его эфирные клинки вспыхнули с новой силой, но теперь это был не