По прозвищу Святой. Книга вторая - Алексей Анатольевич Евтушенко

— Александр Найдёнов и Муса Герсамия, — сказал Максим. — Муса — это Моисей по-грузински.

— Да, так они друг друга называли. Саша и Муса. Сами раненые были, едва тебя несли. Затащили во двор, упали оба… — её тёмно-карие глаза потемнели ещё больше. — Сказали: «Помоги, мать, это наш командир, мы его к своим не донесём. Пусть у тебя останется. Его Николай зовут. Век благодарны будем. Это длинный говорил, сержант. 'Бога за тебя молить буду» — это грузин добавил, Муса. Я посмотрела, а ты не жилец. Пуля голову разворотила, вся левая часть в крови, глаз — не понятно, цел или нет. Но — жив. Как — не понимаю. Но дышал. Оставляйте, говорю, что делать. Они тебя в избу занесли, в дальнюю комнату. Я на отшибе живу, хутор Петросёловка называется. Он в полуверсте от Грипаков, где бой был. А моя хата ещё в полуверсте от Петросёловки, на лесной опушке. Лес не сильно большой, маленький даже, но старый. Очень старый. Это остаток когда-то могучего леса, в котором жили наши предки. Теперь, вот, только он залишився. Остался, — поправилась она.

— Можешь говорить по-украински, — сказал он. — Я пойму.

— Нет, — сказала она. — Украинский не твой язык, я вижу. Лучше по-русски. И мне приятно, я по-русски редко теперь говорю. Погоди, что я всё болтаю и болтаю. Ты есть хочешь? Смотрю, глаза у тебя голодные.

— Не откажусь, — сказал он. — Прости, что объедаю.

— За это прощения не просят, — сказала она. — Русский свой человек в беде — мой долг помочь.

Анна накормила его самым настоящим куриным супом. К супу была краюха домашнего хлеба, крупно нарезанный лук и соль в деревянной солонке.

Максим умял деревянной ложкой всю тарелку и съел толстый ломоть хлеба и половину луковицы. Добавки просить не стал. Хватит пока.

Облизал ложку, положил в пустую тарелку.

— Спасибо тебе, Анна. Считай, опять спасла меня.

— На здоровье. Скоро тебе спать захочется, так ты спи, не стесняйся. У меня безопасно. Немцы сюда не заходят. Да и наши — не все.

— Почему?

— Ведьмой меня считают, Максим. Вот и боятся.

— Даже немцы?

— Немцы просто не думают о том, что ко мне можно зайти. Им это в голову не приходит. Одинокая старая женщина с внучкой где-то на краю маленького села в несколько хат, у леса… Зачем я им нужна?

— Ты не старая, — сказал Максим. — И ты не похожа на ведьму.

— Много встречал ведьм? — усмехнулась она.

— Ведьм, наверное, нет. Хотя, как говаривал один из героев Николая Васильевича Гоголя: «Ведь у нас в Киеве бабы, которые сидят на базаре, — все ведьмы» (при этих словах Анна улыбнулась понимающе). В Киеве я был. Правда, давно и… Ладно, неважно. Но колдуны попадались. Точнее, один колдун.

— Кто это?

Максим рассказал про Акима. Без подробностей, буквально в двух словах. Пасечник, мол, на Житомирщине. Местные его колдуном считают.

— Вуйко Аким? — тут же уточнила Анна. — Аким Пухнатый?

И описала вуйко Акима почти с фотографической точностью.

— Он самый, — подтвердил Максим. — Знаешь его?

— Знаю. Мы, травники, ведуны и ведуньи почти все друг друга знаем. Те, которые настоящие, конечно. К тому же мало нас. И с каждым годом всё меньше.

— Так ты всё-таки ведунья? — спросил Максим, отметив, что с какого-то момента перешёл на «ты» и не беспокоится по этому поводу.

— Немного ведунья, немного травница. Лечу людей, животных. Они мне за это денежку несут или продукты. Что Аким делает, то и я. Похожи мы. Одного поля ягода.

— Делал, — сказал Максим.

— Что? — не поверила Анна.

— Я говорю — делал. Погиб Аким. Погиб в бою, спасая товарищей.

— Ты это видел своими глазами? Труп вуйко Акима видел?

— Нет, — покачал головой Максим. — Не видел. Но он погиб, поверь. Там никто бы не смог выжить.

— Ты же смог, — сказала Анна, пристально глядя на него своими чёрными глазами.

— Я… — начал Максим и осёкся. — Я — особый случай.

— Я вижу, что особый. Аким тоже особый. Он живой, я чувствую. Знаю. Ведаю. Ладно, заболтались мы с тобой. Тебе спать надо, выздоравливать.

— Но я не хочу спать, — возразил Максим. — У меня такое ощущение, что твой суп придал мне не только сил, но и бодрости, что ли. Как будто после него я выпил чашку хорошего крепкого кофе. Давай ещё поговорим. Мне с тобой интересно.

— Наговоримся ещё, ты здесь не на один день. И ты хочешь спать. Очень хочешь, — она наклонилась ниже, ища глазами его глаза. Вернее один глаз, правый. — Ты очень хочешь спать, Максим. Твои веки такие тяжёлые, что ты их уже не можешь держать их открытыми. Они закрываются, закрываются, закрываются… Спи, Максим, спи. Ничего не бойся. Спи. Всё будет хорошо…

Он и сам не заметил, как закрылся его глаз.

Кажется, меня околдовывают, подумал сонно. Сам так умею иногда, только, только… Что именно «только» он додумать не успел — заснул. И спал крепко, без сновидений.

[1] Старинный заговор.

[2] Вижу, вижу, подожди немного, сейчас.

[3] Из родника брала?

[4] Спасибо, дочка. Теперь иди.

[5] Мама, он будет жить?

[6] Будет, дочка, будет, он сильный человек. Очен

ь сильный. Иди.

Глава семнадцатая

Максим пробыл у Анны до конца сентября.

Анна Ильинична Князь — таково было её полное имя. Забота и уход, которыми она его окружила, действовали на Максима лучше любых медботов.

— Ты чем-то на сына моего похож, на Гошу, — говорила она. — Такой же черноглазый.

— А где он? — спросил Максим. — Ничего, что я спрашиваю?

— На войне, — ответила она. — Там же, где и все настоящие русские мужчины. А он у меня — настоящий, — гордо добавила она. — Я его хорошо воспитала.

— Вестей нет?

— Нет, — вздыхала она. — Но он должен быть живой. Я бы почувствовала, если бы… если… Нет, не надо эти слова говорить. Может быть, ранен. Это может быть. Как ты сейчас. Я вот тебя выхожу, на ноги поставлю, и ему кто-нибудь поможет. Так всегда бывает. Господь добрые дела