Заморыш - Дмитрий Шимохин

— Гляди.

Старьевщик нагнулся, запустил узловатую, черную от въевшейся грязи руку в мешок, выудил пригоршню бесформенных серых комочков. Поднес к глазам, щурясь на солнце.

— Пули… — протянул он, и голос его дрогнул. — Свинчатка!

Вытащив из-за голенища кривой ножичек, старый хрыч ловко сковырнул с одной пули налипшую грязь. Под серой коркой тускло блеснул чистый металл.

В глазах старика вспыхнула искра — жадная, хищная. Определенно, он знал цену свинцу. Но огонек тут же погас, сменившись выражением брезгливой озабоченности.

Старикан выпрямился, оглядываясь по сторонам, словно ожидая засады.

— Вы где взяли это, ироды? — зашипел он, понизив голос.

— А тебе какая печаль откуда? — огрызнулся Кремень, которому тон старика явно не понравился. — Товар — вот. Свинец добрый, мягкий.

— Добрый⁈ — Старик скривился так, будто лимон проглотил. — Это ж казенное имущество! Военное! Вы что, окаянные, не знаете? За такое по головке не погладят! Ежели квартальный увидит — всех в острог, в кандалы! И меня с вами, старого, за скупку краденого казенного добра загребут! На каторгу захотели?

Кремень попятился. Слова «острог» и «каторга» действовали на него магически. Он был готов к драке, но не к тюрьме. Вся его уличная удаль начала сдуваться под напором «опытного человека».

— Так мы же… мы нашли… — забормотал он, ища поддержки в моих глазах. — Никто не видел…

— «Никто не видел», — передразнил старик. — А пули меченые! Увидит жандарм — сразу поймет. В общем так. Рисковать я из-за вас, щенков, не буду. Забирайте эту дрянь и проваливайте.

Он сделал паузу, давая нам «осознать» безнадежность положения. А потом закинул крючок:

— Хотя… Жалко вас, дураков. Пропадете ведь. Так и быть, спасу. Возьму грех на душу.

Глава 14

Глава 14

— Полтина за пуд. И ни гроша больше.

Старьевщик выплюнул эту цену, как кость, глядя куда-то поверх наших голов.

Вот урод! Я мысленно присвистнул. Пятьдесят копеек за пуд свинца? При том, что на рынке чистый металл стоит рубля четыре, а то и пять? Полтора — за три мешка тяжелейшего груза, который мы перли на своем горбу, рискуя.

Я ожидал, что Кремень сейчас взорвется. Пошлет деда матом, схватит за грудки, начнет орать… Он же атаман, черт возьми!

Но Кремень поплыл.

Я увидел, как ссутулились его плечи и погас хищный блеск в глазах, сменившись тоскливой, затравленной мутью. Он устал, был голоден, измотан бессонной ночью и адской работой у топки. Но главное — он испугался.

Старьевщик мастерски нажал на самую больную мозоль любого бедняка — страх перед властью. Слово «острог» выбило из Кремня всю уличную дурь.

— Дяденька… — заканючил он, и голос его стал жалким, просящим. — Ну какая полтина? Это ж курам на смех! Мы ж старались… Накинь хоть немного! Христа ради!

Я смотрел на это и скрипел зубами.

Чистая психология развода, я на такое насмотрелся. Мошенники и барыги всегда работают одинаково: ловят жертву на крючок страха и недоверия.

Парадокс, но легче всего обобрать именно того, у кого почти ничего нет. Богатый может послать, у него есть запас прочности. А нищий боится потерять даже призрачную надежду. Барыга внушил Кремню, что наш товар — это не ценность, а улика. Опасная, горячая грязь, от которой надо избавиться. И Кремень поверил из-за страха. Он уже не мечтал о прибыли, думал только о том, как бы уйти отсюда целым.

Старик, чувствуя слабину, набычился, нависая над нами своей косматой седой головой.

— В Сибирь захотел? — веско припечатал он. — Скажите спасибо, что вообще беру, грех на душу принимаю. Вам одолжение делают, щенки, а вы нос воротите?

— Дай царя! — вдруг с отчаянием выпалил Кремень. — По царю за пуд дай, и по рукам!

Я не сразу понял, о чем он.

— Царя? — переспросил старьевщик, и его кустистые брови поползли вверх, изображая крайнюю степень изумления. — Целковый за пуд грязи? Да ты белены объелся, паря?

Ах, вот оно что. Царь — это серебряный рубль с профилем императора. Запомним. Кремень пытался торговаться, но делал это с позиции жертвы, умоляя, а не требуя.

Старик демонстративно сплюнул под ноги, прямо на наш мешок.

— Семь гривен — последняя моя цена. За всё про всё — два рубля с полтиной дам, и то — от сердца отрываю.

Это было в разы меньше реальной цены. Копейки.

— Не… — начал было Кремень.

— Ах, не нравится? — Старьевщик резко перехватил костыль поудобнее. — Ну, тогда брысь отсюда со своим мусором, пока я городового не кликнул! Ишь, расхрабрились, ворье! Вон, у ворот уже свисток слышен! Сдать вас, что ли, чтоб неповадно было?

Это был чистый, наглый блеф. Никакого свистка я не слышал, тишина стояла. Но Кремень дернулся, втянул голову в плечи. В его глазах мелькнула паника, а остальные и вовсе оглядываться начали, прикидывая, куда бежать.

Я видел, как он открыл рот, чтобы согласиться. Кремень наш сломался. Для него сейчас эти жалкие два рубля были спасением, а угроза городового — реальностью. Лучше гроши в кармане, чем перспектива попасть в лапы полиции.

Старик стоял, опираясь на костыль, с видом победителя. Он был уверен, что прижал нас к ногтю, видя перед собой чумазых, перепуганных детей, которых так легко развести, надавив на больное.

«Ну уж нет, дед, — подумал я, чувствуя, как внутри поднимается холодная, расчетливая злость. — Не на того напал. Я эту школу прошел».

И молча шагнул вперед, оттесняя растерянного Кремня плечом. Подошел к мешку. Спокойно, не торопясь, затянул узел.

— Поднимай, — бросил я Сивому ровным тоном.

— Чего? — не понял тот, хлопая глазами.

— Мешки поднимай, говорю. Уходим.

Старьевщик поперхнулся своей победной ухмылкой. Кремень дернул меня за рукав:

— Пришлый, ты чего? Он же городового…

— Нет никакого городового, — громко, глядя барыге в глаза, сказал я. — И не будет. Потому что, если он нас сдаст, мы скажем, что он нас надоумил и кто скупкой краденого промышляет. Загребут всех вместе: нас выпорют и отпустят, а он на каторгу поедет, кости гноить. Нам терять нечего, а у него тут добро…

Лицо старика пошло красными пятнами.

— Ты… Ты как разговариваешь, щенок⁈

— Как есть, — отрезал я. — Пошлите, парни. Я знаю место на Лиговке, где за этот свинец