Заморыш - Дмитрий Шимохин

— Ну, коли так… — подмигнул он Штырю, который во все глаза смотрел на чайник, как на чудо света. — Чего стоим, мазурики? Деньга́карман жгет! Живот к спине прилип, а у нас в кармане — праздник! Айда гулять! К Ямской пойдем, там трактир есть душевный. Сегодня мы — короли Лиговки!

Была мысль поспорить с Кремнем, но не поймут. Да и жрать хотелось.

Трактир на Ямской с порога бил удушливым зноем, прокисшим духом вчерашних щей и гулом, от которого закладывало уши. Но даже сквозь этот кабацкий гам, сквозь звон посуды и пьяный рев пробивалась «машина».

Громоздкий, похожий на церковный алтарь, вывернутый наизнанку механический орган царил на возвышении в углу. В лакированном чреве вертелся шипастый валик, дергая медные рычаги, и ящик выплевывал из себя веселую, бездушную польку. Музыка гремела так, что под ногами, казалось, плясали половицы, выбивая из голов последние мысли, кроме одной — нажраться и забыть всё к чертовой матери.

Публика подобралась под стать музыке: ломовые в синих армяках с лицами цвета свеклы, мелкие приказчики, мастеровые в промасленных фартуках. Жизнь здесь кипела, чавкала, рыгала и стучала оловянными кружками по липким столешницам.

Наша компания ввалилась в этот лиговский храм чревоугодия, словно черти из печки: в саже, в свинцовой пыли и мятых портах. Сивый, сопя от натуги и важности, прижимал к животу наш главный трофей — пузатый медный чайник.

Наперерез, ловко лавируя между столами с подносом на отлете, выскочил половой — румяный малый в белой рубахе, перехваченной малиновым шнурком. Густо смазанные волосы блестели в свете газового рожка, как антрацит. А когда увидел нас, приторная улыбка, заготовленная для «чистой» публики, мгновенно сползла, сменившись брезгливым оскалом.

— Куда прете, чумазые? — рявкнул он, растопырив локти и перекрывая проход. — Глаза разуйте! Тут заведение приличное! Валите в кабак для рвани, здесь вам не ночлежка!

Глава 15

Глава 15

Кремень взвился пружиной. Рука привычно нырнула в карман новой куртки, явно нащупывая излюбленную «розочку».

— Ты кого гонишь, холуй? — набычившись, прорычал он. — Клиент пришел!

— Клиенты? Угольщики погорелые! — не унимался половой, а из кухни тут же выглянул здоровенный мужик, видно, выполнявший по совместительству роль вышибалы.

Пришлось вмешаться. Сейчас не время для драки.

— Тише, станишники, — произнес я, мягко, но настойчиво оттеснив Кремня назад.

Моя левая рука поднялась на уровень глаз полового. Между пальцами тускло и весомо серебряной рыбкой блеснул полновесный чеканный рубль.

Зрачки парня расширились, на мгновение он замер, как легавая на охоте, почуявшая рябчика. Серебро в руках такой швали означало только одно: ворье. Но ворье с деньгами здесь явно любили куда больше, чем честных и трезвых студентов. Такие, как мы, гуляют как в последний раз, а «приличные» — жмутся. Деньги в этом городе не пахнут. Впрочем, как и везде.

— Звонкой платим, — сказал я, не повышая голоса, но так, чтобы он услышал сквозь грохот органа. — Стол давай. В углу. И чтоб без лишних глаз.

Лицо лакея мгновенно разгладилось, вновь наливаясь профессиональным елеем.

— Милости просим, господа хорошие! — запел он, в упор не замечая больше ни грязи, ни обносков. — Вон там местечко аккурат для вас. Пожалуй те-с!

Двинулись через зал, кожей чувствуя на себе липкие, косые взгляды. Сивый так и тащил чайник, боясь выпустить из рук. Когда мы рухнули за шаткий, залитый чем-то сладким стол в полумраке, возникла заминка.

— Куда его? — Сивый растерянно баюкал медного идола. — На пол — затопчут. Под лавку — спрут.

— На стол ставь, — буркнул я.

Чайник с глухим стуком опустилась в центр, возвышаясь памятником нашему первому успеху. Сивый смотрел на него с каким-то особым обожанием.

Половой тут же возник у стола, изогнувшись профессиональной лакейской дугой. На румяной физиономии застыл вечный вопрос халдейского племени «Чего изволите?».

Кремень, картинно заложив большие пальцы за лацканы нового пиджака, смерил парня тяжелым, хозяйским взглядом:

— Чего есть-то у вас, чтобы по-людски?

— Сию секунду.

Половой полез в карман фартука и достал оттуда засаленную бумажку.

Лицо Кремня мгновенно потемнело, наливаясь дурной кровью. Грамота явно не была его сильной стороной.

— Ты мне тут бумажками не тычь, — буркнул он глухо, набычившись. — Так скажи. Язык не отсохнет.

Служитель, мигом смекнув, что клиент «не читающий», вытянулся в струнку, перекинул салфетку через руку и затараторил привычной, заученной скороговоркой, проглатывая окончания:

— Сию минуту-с! Щи суточные, уха из налимов, осетрина холодная с хреном, ламбардан, селедка голландская с лучком! Имеется поросенок заливной, телятина разварная, почки в мадере, рассольник с потрохами, расстегаи с вязигой, гусь…

— Эй, человек! Не части! — Штырь, копируя ухватки купцов, небрежно махнул рукой, обрывая этот гастрономический пулемет. — Мы так скажем!

Мне тут же пришлось перехватить инициативу, пока мелкий с голодухи не заказал каких-нибудь пирожных.

— На всех щей суточных, с говядиной. Чтоб огненные были, с пылу с жару! Каши гречневой, по полной миске, да чтоб масло плавало. Пирог с луком и яйцом — целый круг. И хлеба ситного, свежего.

При словах о еде нутро Сивого издало такой громоподобный рык, что он на секунду перекрыл даже надрывный вой «машины».

Половой лишь понимающе кивнул. Отскочив от стола и прижав салфетку к боку, он набрал в грудь воздуха и заорал через весь зал в сторону распахнутой двери кухни, перекрывая гул музыки:

— На пятый — четыре суточных с мясом! Каши гречневой с маслом! Пирог круглый — живье-е-ем!

Прооравшись, служитель вернулся к нам с той же услужливой улыбкой, готовый продолжать.

— А горло промочить чем желаете?

— Ассортимент огласи, любезный, — потребовал я, вертя в пальцах монету. — Чем народ потчуете, кроме сивухи?

Парень, почуяв интерес к «благородным» напиткам, затараторил, ловко загибая пальцы:

— Все, что душе угодно-с! Ежели освежиться желаете — сельтерская есть, натуральная, «Вагнера», пузырьки так и играют — в нос шибает, что твоя горчица! Для поправки здоровья опосля тяжелых трудов — кислые щи в бутылках, выдержка — зверь! Пробки в потолок бьют, не хуже шампанского-с, аж люстры дрожат!

Он перевел дыхание, понизив голос до интимного шепота, будто выдавал государственную тайну:

— А ежели господа желают вина красного, заграничного манера… Тут выбор богатейший. Есть «Лафит» за нумером десятым — красный, густой, язык вяжет, чернила чистые! Есть «Лиссабонское» сладкое, губы клеит. Есть «Дюпре»