Воин-Врач III - Олег Дмитриев

худое тело. Этот тоже был неизвестен Болеславу. И думать о том, что же могло так перекрутить судьбы этих таких разных при жизни людей можно, наверное, было долго. Но великий князь, наследник великих Пястов, Мешко Старого, Зимомысла и самого́ Зимовида, что, говорят, пришёл в эти земли с восхода, не думал. Он твёрдо знал. Каждый из этих кусков гнилого промороженного насмерть мяса задумал умышлять зло на того, кто занял теперь земли русов. Те земли, что за несколько лун приросли латгалами, ятвягами, и, кажется, непобедимыми кыпчаками на юге, которых боялись не только мадьяры, но и непобедимые и сказочно богатые ромеи. Хозяин этих земель дал понять совершенно ясно, что такого не потерпит и не допустит. Историю Люблина в Гнезно, кажется, знали даже глухие, и каждый теперь поглядывал на небеса не с надеждой, а со страхом. Ещё два-три поколения — и из гордого народа, наследника тех, кто сам наводил ужас на врагов под багряными стягами, на которых бил мощными крылами белый орёл, древний символ и покровитель поляков, вырастут те, для кого правда и честь будут пустыми словами сказок беззубых старух со слепыми слезящимися глазами.

Под надрывный судорожный плач сестёр, жены и матери тех, кого привезли смертные сани, потому что отринула их родная земля, приходил Болеслав к новым для себя и очень старым для мира выводам. Которые почему-то выходили из обихода и стирались из памяти народов. Заново открывая известное испокон веков.

— Стах! — голос великого князя перекрыл стоны слуг и плач чужой и своей родни.

— Да, светлейший государь, — прогудел из-за плеча старый воевода. Из тех, кто не разбежался и не сложился в три погибели, закрыв глаза, на площади осталось не так много народу, а так близко стояли и вовсе считанные единицы.

— Готовь посольство. Тебя отправлю, — твёрдо, уверенно велел Болеслав.

— Да, государь. Утром готовы будем. Что велишь сделать? — Стах стоял перед ним, ничем, ни жестом, ни взглядом, но позой не выдавая своих мыслей. Тот самый преданный воин, что готов был выполнить волю вождя. Не обременённый ни семьёй, ни обязательствами, что могли послужить помехой.

— Найди его людей, или тех, кто сможет донести весть. Передай, что я сожалею, глубоко сожалею о поступках Изяслава и его сыновей. Что позволил ввести себя в заблуждение людям Генриха и Александра. Что понял его намёки, и в Сандомире, и в Люблине, и в Вышгороде. И готов встать под его руку, если это ещё возможно и приемлемо для него. Мрока* моего передашь. Серебра. Золота. Скажи, это просто знак уважения. То, чем он надумает брать дань с наших земель, пусть сам решит. Если, опять же, верить тому, что про него говорят — ни последнего, ни лишнего он не возьмёт.

Mrok (польск.) — мрак, тьма, тЕмень.

Болеслав говорил спокойно, как о чём-то, что обдумал и принял сам для себя давным-давно. Стах смотрел на твёрдые складки, те, что прорЕзали лоб и те, что опустили чуть ниже уголки рта короля, сделав его старше на десяток лет. Но на этот раз не просто старше, но и мудрее.

— Я сделаю, светлейший государь. Так и вправду будет возможность миром закончить то, что так нехорошо началось. А если их воины ещё и в подмогу к нам на западные рубежи встанут…

— Нет, Стах! Только то, о чём я сказал! Больше ни слова, ни единой просьбы, ни одного намёка. Сам посмотришь, как будет складываться. Если гладко пойдёт — в гости его приглашай в Гнезно. Захочет Всеслав в любом другом месте встречу назначить — соглашайся. Сам видишь, не в том мы положении, чтобы тому, кто ангелами и демонами повелевает, указывать. Но и просить тоже не станем.

Болеслав поднял подбородок, расправив плечи. Ветер шевельнул полы синего плаща с меховой опушкой на плечах. И старый воевода Стах склонил голову, прижимая руку к сердцу. Подумав, что за всё то время, что он знал короля, сейчас он был более всего похож на своих легендарных предков: отца, Казимира Первого, Восстановителя земель польских, деда, Мешко Второго Ламберта, и прадеда, Болеслава Первого Храброго, первого короля Польши. Которого называл союзником и другом Оттон Третий, император Священной Римской империи. Который был так восхищён богатством и величием Гнезно, когда был здесь с визитом лет семьдесят тому назад. Как же много всего поменялось с той поры. И как же вовремя поменялся нынешний король.

Посольство выехало, как и обещал воевода, на восходе. Они неторопливо шли навстречу Солнцу, будущему и русским землям. Из которых более-менее понятным и предсказуемым было только вечное светило, озарявшее леса по обочинам дороги. Глядевшее на земную суету равнодушно и спокойно. Точно так же, как и король Болеслав, провожавший взглядом процессию, стоя на городской стене. Он долго смотрел им вслед, даже тогда, когда последние сани давно скрылись за деревьями.

А в Киеве в это время готовились к приближавшемуся празднику. Православные ждали Сырную Седмицу, следом за которой наступал Великий пост. Лесовики-язычники предвкушали Комоедицу, которую ещё не называли в это время привычным мне словом «Масленица». Весеннее равноденствие, время, когда день сравнивался по продолжительности с ночью, ежегодное подтверждение того, что мрак и холод никогда не останутся царить на земле вечно, что свет и тепло снова возрадят к жизни траву, листья на деревьях, дадут приплод в лесах, борах, хлевах и стойлах.

В это предпраздничное время и прилетели на лёгких неутомимых сизых крыльях вести с запада о том, что богатый караван, главным в котором был новый Болеславов воевода Стах, выдвинулся из Гнезно. И в это же время произошла ещё одна встреча, оказавшаяся полной неожиданностью не только для меня, гостя в этом времени, но и для самого Всеслава, который уж точно становился в нём полноправным хозяином. С каждым, кажется, днём увеличивая и свои земли, и своё влияние на них, и благосостояние тех, кто принял его правила.

Глава 16

Борьба противоположностей

— Слав… Тут встречи ищет один, — слышать неуверенный тон от Рыси было непривычно. Тем более, что весь вид его говорил о том, что сомневаться этот человек мог только в том, убить вас сразу, или чуть позже будет посподручнее.

Князь и воевода стояли на балконе-гульбище, уперев локти о перила, наблюдая за привычной размеренной жизнью на подворье и прислушиваясь ко звукам города за высокими стенами. Молчали «тревожные» колокола на каланчах, не