Лед - Андрей Алексеевич Панченко

К середине апреля все понимали, что большие выходы закончены, впереди оставалось лишь обустройство зимовья и ожидание долгой темноты. В лагере стало заметно спокойнее: никто не рвался куда-то идти, люди занимались мелкими хозяйственными делами, латали одежду, проверяли нарты, чинили собачью сбрую. Было ощущение, что мы поставили крепкий фундамент и теперь можем позволить себе передышку.

Полярная ночь вступила в свои права быстро. Уже через несколько дней после двадцать первого апреля стало казаться, что света мы вовсе не видели. Дневные сумерки были такие короткие и тусклые, что к ним относились скорее, как к удобному времени для выхода к складам или рубки льда, чем к настоящему дню.

Жизнь в зимовье вошла в размеренное русло. Каждый день начинался одинаково: топка печей, приготовление горячего чая и каши, кормёжка собак. Потом распределялись мелкие работы — кто-то заготавливал снег и лед для топки воды, кто-то шел на охоту, кто-то записывал в журнал метеорологические наблюдения. Благодаря стараниям Чарли, возле зимовья было устроено две метеостанции и астрономическая обсерватория. Прозрачность воздуха и месяцы темноты создавали хорошие условия для астрономических наблюдений.

У каждого теперь, появилась ещё и обязанность читать вслух книги и газеты, привезённые с «Веги» и «Фрама», а также вести лекции по тем темам, в которых были сильны члены экспедиции. Это занятие быстро стало привычным: вечером в зимовье собирались все, и кто-то из товарищей, по очереди, проводил занятия.

Мелочи стали важнее всего. Найденный в ящике кусок сахара — событие, затеянная кем-то шутка — предмет для обсуждения на целый день. Мы начали вести список анекдотов и историй, которые рассказывали друг другу; кто-то даже вёл счёт, сколько раз они повторялись.

Собаки жили рядом, в снежных загонах, и их лай и визг в ночи были постоянным фоном жизни. Без них было бы совсем тихо, и, может быть, даже тяжело.

Иногда выходили на лёд, в основном за мясом — ловили тюленей, если погода позволяла. После окончания походов это теперь стало делом всей команды, а не только инуитов. Даже небольшая добыча поднимала настроение, потому что это означало свежую пищу, и, главное, разнообразие.

Самое трудное оказалось — борьба со скукой и бессонницей. Не все могли спокойно переживать долгую тьму. Кто-то засиживался до глубокой ночи, просто глядя на фитиль лампы, кто-то, наоборот, ложился рано, но просыпался среди ночи. В такие часы слышно было, как кто-то тихо ворочается на койке или шепчет молитвы, стараясь не потревожить беспокойный сон товарищей.

Я часто вспоминал визит «Фрама» в нашу бухту. Легендарный корабль со своим экипажем пробыли у нас три дня. На второй день я встретился с Фритьофом Нансеном, прибыв к нему на корабль. Норвежский полярник и правда оказался болен. Нансен лежал с температурой у себя в каюте, и выглядел откровенно неважно. Его самочувствием и объяснялось то, что он не занимался обустройством своего базового лагеря, предпочтя остаться на «Фраме» до своего полного выздоровления.

С разрешения руководителя норвежской экспедиции я его осмотрел. По всем признакам у Нансена была тяжёлая форма гриппа, которым переболел в свое время практически весь экипаж «Фрама». Про себя я тогда порадовался, что Фритьоф не нашел всё-таки в себе силы высадиться на берег и побывать у нас в зимовье. Только эпидемии гриппа нам тогда для полного счастья не хватало! Сам же я, после визита на корабль, добровольно отправился в карантин, и пробыл в отдельно построенном для меня иглу три дня. Слава богу, ни каких признаков заболевания у себя, и у остальной команды в последующим я не выявил.

Разговор с Нансеном вышел странный. Слишком откровенный.

— Как вы держитесь? — спросил я, присев на деревянный стул рядом с его койкой.

Нансен повернул голову, губы сухие, голос сиплый:

— Держусь, как видите… Хотелось бы быть на льду, а не тут, но организм решил иначе.

— Грипп, — сказал я, ощупывая ему пульс. — Температура высокая. Вам повезло, что здесь тепло. На берегу это было бы куда хуже.

Он усмехнулся уголком рта:

— Знаете, иногда думаешь, что хуже уже некуда… А потом организм доказывает обратное.

Мы помолчали. Слышно было, как за переборкой скрипят доски и хлопает где-то снасть на ветру.

— Вы ведь идёте к полюсу, — вдруг сказал Нансен, глядя на меня. — Идёте серьёзно.

— А вы? — спросил я в ответ.

Он отвёл взгляд в сторону лампы.

— Тоже иду. Но если честно, иногда думаю — мы слишком самонадеянны. Лёд всегда сильнее человека. Если честно, я не готовился к походу в Антарктиду, «Фрам» должен был идти к Северному полюсу. Мы готовились к этой экспедиции несколько лет, и тут появляетесь вы, и практически без подготовки берёте эту вершину. И снова я думал: «хорошо, я не успел, но Южный полюс будет мой!». Я думал совершить к Антарктиде разведочный поход, исследовать местность, изучить метеоусловия, и только потом идти на покорение полюса, но вы снова не даёте мне времени. Мы даже собак с собой взять не успели, их у нас с собой было всего двадцать восемь штук, из которых во время плавания погибло семь! — Нансен немного помолчал и продолжил — Вы же понимаете, что все три наши экспедиции пойдут практически в неизвестность? Последние люди, что тут были, даже не исследовали материк, они только прошли вдоль льдов, и было это полвека назад! Вы знаете, что вы делаете? У вас есть план?

— Знаю — откровенность за откровенность, решил я — Я знаю, как и куда я пойду. Я и мои люди готовы. Со мной все те, кто ходил на Север. Когда мы выйдем я вам не скажу, однако можете быть уверены, что торопиться мы не будем. Морозы, что тут бывают, даже инуиты не выдержат. В минус шестьдесят по Цельсию, собаки не смогут спать на снегу, лыжи не будут скользить, а керосин придётся греть спиртом, чтобы разжечь. А ещё тут дуют ураганные ветры, что в сочетании с лютым холодом, делают условия практически невыносимыми. В таких условиях погибнуть легче, чем дойти куда бы то ни было. Прислушайтесь к моему совету, тоже не торопитесь.

— Спасибо за совет Иссидор. Я обязательно подумаю над вашими словами — Нансен зашелся в кашле, его лоб покрылся испариной — Извините, проклятая болезнь.

После этого разговор пошёл проще. Он расспрашивал про наш путь от Петербурга, я — про его планы на Север. Не было в том соревнования, скорее