Я – Товарищ Сталин 5 - Андрей Цуцаев

Канарис кивнул, его взгляд стал чуть острее, словно он искал трещину в броне Ларса. Он взял пирожок с фетой, откусил маленький кусочек и продолжил.

— Понимаю. Но знаете, в моей работе приходится замечать детали. Вы, например, всегда так… сдержанны. Это похвально, но иногда сдержанность говорит больше, чем слова. Скажите, что вы думаете о будущем Балтики? Не как дипломат, а как человек, который видит больше, чем говорит.

Ларс отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как тепло переходит в лёгкое головокружение. Он старался держать себя в руках, но напиток делал его чуть смелее, чем нужно. Он ответил честно, но без лишних деталей.

— Как человек, господин Канарис, я хочу, чтобы Балтика оставалась спокойной. Соседи должны торговать, а не ссориться. Но я не политик. Мои мысли — о доме, о жене, о детях, которые ждут моих писем. Политика — это не моё.

Канарис отпил коньяк, его глаза сузились, но улыбка осталась.

— Семья — это важно, господин Эклунд. Но знаете, в Берлине даже семейные письма могут быть интересны. Вы часто пишете домой? Рассказываете о Берлине, о его… ритме?

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Вопрос был личным, но задан с лёгкостью, словно невзначай. Коньяк делал его мысли чуть менее чёткими, но он заставил себя ответить с улыбкой.

— Пишу, конечно. Жена ждёт вестей, дети просят рассказать о Берлине — о парках, о Шпрее. Но мои письма скучные, господин Канарис. Погода, работа, ничего особенного. Ничего, что могло бы заинтересовать… любопытных.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он взял оливку, задумчиво покатал её между пальцами и сказал:

— Вы мне нравитесь, господин Эклунд. Вы умеете держаться. Но знаете, в Берлине полезно иметь друзей. Неофициально, конечно, — он поднял руку, словно отметая возражения, — просто для разговоров. Мы могли бы встречаться чаще, обсуждать… общие интересы. Швеция хочет мира, мы — порядка. Это могло бы быть полезно. Для всех.

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он ощутил лёгкое помутнение в голове. Он взял ломтик ветчины, чтобы отвлечься, и ответил твёрдо, но дипломатично.

— Швеция — моя страна, господин Канарис. Я верен ей. Встречи? Мы всегда открыты к диалогу. Но моя работа — это торговля, отчёты. Я не игрок в больших играх.

Канарис кивнул, его улыбка стала чуть шире, но глаза остались внимательными.

— Верность — редкое качество. Но в Берлине она часто проверяется. Скажите, господин Эклунд, вы верите, что Швеция сможет остаться в стороне, если Балтика станет… неспокойной?

Ларс понял, что Канарис играет с ним, как шахматист, просчитывающий ходы на три шага вперёд. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил повернуть разговор.

— Швеция хочет мира, господин Канарис. Но я не наивен. Мир сложен, и мы это понимаем. А что думаете вы? Как Германия видит своё место в этом будущем? Вы, похоже, знаете больше, чем газеты.

Канарис прищурился, его пальцы слегка постучали по бокалу. Он сделал паузу, словно взвешивая, сколько можно сказать, и взял кусочек паштета, намазав его на хлеб.

— Германия хочет силы, господин Эклунд. Мы строим порядок, но вокруг нас много… препятствий. Вы, как человек из Швеции, должны это понимать. Скажите, у вас в посольстве есть те, кто смотрит на нас с особым интересом? Кто, может, задаёт слишком много вопросов?

Ларс почувствовал, как напряжение нарастает. Вопрос был прямым, но задан с лёгкостью, словно шутка. Коньяк делал его мысли чуть более расплывчатыми, но он старался держаться. Он взял оливку и ответил:

— В посольстве все заняты работой, господин Канарис. Если кто-то интересуется Германией, то только как партнёром. Мы — дипломаты, а не… любопытные наблюдатели.

Канарис рассмеялся, его глаза сверкнули.

— Любопытные наблюдатели, господин Эклунд, — это моя работа. Но вы, я вижу, тоже не лишены любопытства. Это хорошо. Я ценю людей, которые думают. И знаете, я думаю, нам стоит встречаться чаще. Неофициально, конечно. Просто чтобы… понимать друг друга лучше. Вы могли бы быть полезны. Не Германии, нет, — он снова поднял руку, — а самим себе. Мир меняется, и Швеция не останется в стороне.

Ларс отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как тепло переходит в лёгкое головокружение. Он старался держать себя в руках, но напиток делал его чуть менее осторожным. Он ответил, стараясь балансировать на грани.

— Понимать друг друга — это всегда полезно, господин Канарис. Если у вас есть конкретные предложения, я готов их выслушать.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули, словно он нашёл в словах Ларса что-то, что искал.

— Предложения всегда найдутся, господин Эклунд. Друзья, даже неофициальные, могут быть полезны. Подумайте об этом.

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он взял ещё один кусочек сыра, чтобы отвлечься, и решил сыграть чуть смелее, чтобы не казаться слишком закрытым.

— Дружба — это хорошо, господин Канарис. Но я простой дипломат. Мои дни — это бумаги, встречи. Если вы говорите о диалоге, я всегда готов слушать. Но я верен Швеции.

Канарис кивнул, его улыбка была почти тёплой.

— Верность — это редкость, господин Эклунд. Но в Берлине она проверяется каждый день. Скажите, вы никогда не думали о том, чтобы… делиться наблюдениями? Неофициально, конечно. Просто два человека, пьющих коньяк, говорящих о мире. Вы ведь видите больше, чем говорите.

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Коньяк делал его мысли чуть менее чёткими, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он ответил, стараясь звучать естественно.

— Если я вижу больше, то только потому, что живу в Берлине. Но я не игрок.

Канарис кивнул, но его взгляд был словно рентген, проникающий в самые глубины.

— Понимаю. Скажите, вы ведь общаетесь с коллегами в посольстве? Кто, может, пишет письма не только семье?

Ларс почувствовал, как пот выступил на спине. Вопрос был слишком точным, слишком опасным. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил ответить с лёгкой шуткой.

— В посольстве все пишут письма домой, господин Канарис. Но, боюсь, они такие же скучные, как мои. А если кто-то любопытен, то только потому, что Берлин — интересный город. Вы сами это знаете.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он взял ещё одну оливку и сказал:

— Берлин действительно интересен, господин Эклунд. И опасен. Но вы, я