Большая черная дыра - Amazerak

пущу. Кашляющие, шмыгающие носами солдаты в грязных шинелях жались к дрожащим костеркам, словно к последней надежде. Люди спали, завернувшись в палатки, рядом стояли винтовки в козлах, дневальные прохаживались взад-вперёд, подняв воротники, притопывали коченеющими ногами, подкладывали ветки в костры, чтобы не оставить бойцов на морозе без единственной защиты. И вековые сосны печально созерцали мечения человечков, загнанных сюда на погибель несчастливой судьбой.

Георгий лежал, завернувшись в палатку, и пытался уснуть на подстилке из еловых ветвей. Закутанные в тряпки ноги он протянул к огню, ступням стало тепло, но тело то и дело прошибал озноб: жар под вечер усилился. Живот, набитый ржаными сухарями, болел. Полевые кухни и продовольствие растерялись по пути в хаосе отступления, неприкосновенный запас съели, закончилась даже заварка, и солдатам оставалось согреваться разве что кипячёной водой.

Спавший рядом парень постоянно ворочался, время от времени кричал во сне и вскакивал. Георгий просыпался от этих звуков, и ему хотелось хорошенько треснуть бедолагу по лицу. Понимал, что человеку тяжело, возможно, у того начался ПТРС или что-нибудь в этом роде, но ничего не мог с собой поделать. Нервы настолько расшатались, что любая мелочь провоцировала жгучее желание воткнуть штык в очередного раздражающего придурка.

Но вот парень переставал стенать, ложился, и над лесом повисала дрожащая тишина, разбавленная сонной, болезненной вознёй. Георгий закрывал глаза, и дрёма утаскивала его в своё блаженное царство. Иногда в такие моменты перед мысленным взором рисовалось лицо заколотого германского кавалериста, а иногда мерещилось что-то странное в сумерках. Но Георгий уже не обращал внимания на игры своего разума. Он знал, что бояться призраков не нужно: они не стреляют, не убивают, а всего лишь следуют по пятам, словно бедные родственники, без всякой цели и смысла. Вокруг были вещи куда более опасные, чем бессловесные видения.

Если Георгий правильно подсчитал, и в голове ничего не спуталось, было уже шестое февраля. Чуть больше недели он находился в новом теле, а, казалось, прошла целая вечность. И единственное, чем он занимался всё это время — брёл от беды к беде, борясь каждую минуту с усталостью, холодом и голодом, болью, липкой грязью и колючим снегом.

Захватчики чёрной волной неутомимо ползли вперёд, вынуждая русскую армию отступать. Даже локальные победы, как, например, три дня назад под Махорце, не спасали ситуацию. Двадцатый корпус продолжал бегство. Колонна обозов, запрудившая единственное шоссе, в полной неразберихе продвигалась к Гродно.

Двести девятый полк, к которому присоединилась спасшаяся группа, покинул Махорце на следующий день и пошёл по большой дороге в толчее возов, лошадей и людей. Бесконечные зелёные двуколки катились на своих скрипучих деревянных колёсах, громыхая по выбоинам и лужам. Среди них сновали одинаковые шинели, сливающиеся в монотонную безликую массу.

Впрочем, попадались и гражданские лица: крестьяне, напуганные приближением вражеских войск, снимались с мест и бежали прочь, везя свои чахлые пожитки кто на телегах или санях, а кто и на собственном горбу. Женщины, старики, орущие дети, закутанные в тряпьё, вклинивались в военные обозы, мешаясь и приумножая хаос.

В тот же день четвёртый батальон, с которым шёл Георгий, обогнал длинную колонну пленных. Безоружные люди в германских шинелях серо-зелёных и серо-синих оттенков вместе со всеми месили слякоть. Грязные, осунувшиеся оборванцы с обречёнными, пустыми взглядами напоминали толпу бездомных и уже не казались столь грозными, как на поле боя. Это были такие же люди — обычные мужики, которых их государство оторвало от сохи или от станка и бросило в мясорубку ради высоких политических интересов.

Наверное, поэтому такие идеалисты, как Гаврила, считали, что германский народ с радостью прекратит войну и сбросит кайзера, увидев пример русской революции. Увы, подобное не работало на практике. Георгий и сам был бы не против, чтобы так случилось, ведь это решило бы многие проблемы, но мир жил по иным законам — законам гаубиц, штыков и пуль, ненависти и величия.

Даже ночью движение не прекращалось: так все торопились выйти из окружения. Люди валились от усталости, засыпали на ходу, некоторые отставали от своих подразделений и терялись в сутолоке, но большинство продолжали идти. Из еды были только сухари, найденные в обозах двести девятого полка, да и тех отсыпали не так уж много, и они быстро исчезали в бездонных солдатских желудках. Заканчивались и патроны.

И казалось бы, все эти трудности преодолимы: не страшно помёрзнуть денёк-другой, если впереди ждут тёплые казармы, горячее питание, баня, чистая одежда. Мысли о грядущем отдыхе поддерживали солдат на их горестной стезе. Надежда и вера горели в отощавших душах, пока отсыревшие ноги в гнилых портянках стирались о разбитый грунт дороги.

Но вчера надежды рухнули. До Гродно оставалось вёрст двадцать — дневной переход не форсированным маршем, но на пути снова появились германские заслоны, и без боя сквозь них было не пробиться.

Георгий проснулся в очередной раз, но не от стонов и кашля по соседству, а от холода. Костерок помирал и почти не грел озябшие ноги. Караульный неподвижно стоял, прислонившись к сосне. Уснул. Пришлось скормить огню ещё несколько веток, чтобы тот воспрянул.

Поставив рядом кружку, Георгий стал ждать, пока вода согреется, чтобы промочить опухшее горло. Рана на плече покрылась коркой и болела уже не так сильно, как два дня назад. Опасения оказались напрасны, воспаление не началось, а вот общее самочувствие лучше не становилось: простуда никак не проходила.

Над замёрзшей пущей висела луна одиноким бледным оком. Тусклый свет разливался по веткам продрогших сосен, а по земле стелились чёрные тени, скрывшие измученный солдатский сон от вражеских глаз. Где-то вяло переговаривалась артиллерия, долбила и долбила неизвестно по кому, пытаясь выковырять обречённых бойцов из заснеженной чащи.

Георгий смотрел на кружку, где поблёскивала вода в свете костра, и настроение было подавленным. Вчера сказали, что утром снова надо идти в бой, и голову наполняли невесёлые мысли. Сколько понадобится положить жизней, чтобы пробить последний заслон? Многим ли удастся выбраться из холодных лесов? Суждено ли ему уцелеть в следующей битве? Много раз смерть обходила его стороной, пролетая у самого виска, но вечно везти не может.

Да и воевать не было никаких сил. Вчера полдня кружилась голова, температура не спадал, по вечерам начинался сильный жар, а кашель стал тяжёлым, надрывным и шёл откуда-то изнутри. Доволочь ноги до очередного привала и то было непросто, о драке же и речи не могло идти.

Остальные солдаты чувствовали себя не немного лучше. Больных становилось больше, некоторые терялись по пути, самые везучие договаривались с обозными, чтобы ехать на возах, прочие оставались