Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

– Пропустите, – глухо сказал Мамай. — Я сам убью тех басурман, когда у вас яиц нет. Не казаки, а кизяки!

Удар сломал ему челюсть. Молодой человек полетел в грязь, но вскочил. Сплюнул кровью на желтые сапоги Самойла. Рассмеялся.

- Что, убьете меня? Не думал, что от братьев-запорожцев смерть приму.

— Давно тебе уму надо научить.

Атаман спешился. Мамай зарычал, ударил, но Самойло даже не пошатнулся — с таким же успехом юноша мог избивать скалу. Атаман позволил ударить себя несколько раз, чтобы ярость исполнила его до предела, застелила глаза, подавила сочувствие... И ответил.

Косточки размером с грецкие орехи молотили, выбивали дух из легких, ловко лупили по почкам, безжалостно крушили зубы и кости. Чем признать правду, Самойло готов был убить того, кто отважился произнести ее в глаза.

Он пришел в себя, когда его оттащили от окровавленного тела в закаленной одежде. Мамай неподвижно лежал в грязи — латана свитка изорванная на паклю, лицо разбитое до неузнаваемости, на коже ни одного живого места.

— Хватит с него, полно!

– По коням, – хрипло приказал атаман.

— Нельзя так его оставлять...

- По коням! Быстро, - гаркнул Самойло, и никто не смел возразить. — Дерьмо малое окликает и вернется в лагерь. Будет ему наука!

Десять казаков, сгорбившись в седлах, поспешили вдогонку колонне невольников.

Мамой замер. Хрипло, нечасто дышал. Изо рта и ушей теребила темная кровь. Когда большой филин, наблюдавший за дракой с дерева, взлетел судьбы и обернулся человеком, парень даже веки не расклепил — глаза ему превратились в огромные распухшие синяки.

– Хочешь жить, парень? – произнес я на ухо. – Хочешь?

Он закашлялся, вытолкнул изо рта густую кровавую слюну и несколько зубов. Благодаря упрямству держался на грани жизни и смерти. Едва кивнул.

Я приподнял ладонью колючий затылок и влил всегда носивший с собой эликсир между расквашенных губ. Уложил нож к раскрытой ладони, прошептал формулу, сжал изорванные пальцы вокруг рукоятки. Резким движением загнал клинок между ребер к сердцу.

Если бы на той дороге кто-нибудь появился, меня приняли бы за убийцу. Я перетянул юношеское тело под дерево, смыл кровь и грязь, перевязал раны. Поймал лошадь, ожидавшую неподалеку, расседлал, пустил на выпас возле моей кобылы. К вечеру разжег костер.

Мамай не шевелился. Несмотря на близость пламени, его тело постепенно теряло тепло. Сердце, с которого сдержала рукоять ножа, не билось, треснувшие ребра замерли. Неужели хитрость с формулой не сработала?

Этот паренек был единственной достойной находкой! Такая благородная отвага могла жить только в юном сердце, которое в погоне за идеалом не согласно ни на одну уступку даже перед лицом смертельной опасности... Я решил, что дождусь утра, а потом устрою погребение. Такой казак заслуживает последней чести.

Проснулся я оттого, что Мамай сел и ошарашенно уставился на угли сквозь растопыренные пальцы. Раны исцелились, кости срослись, кожа сбросила мертвенную бледность, а синяки, отеки и другие следы побоев исчезли — с виду он был точь-в-точь, как до драки.

- Подписал, - сказал юноша тихо. – Я подписал.

Гаад принял его!

- Подписал... - повторил казак.

Мой нож лежал на земле рядом с костром. Там, где Мамаеву кожу лягнул клинок, пролег тонкий шрам.

Длиннейшая незримая струна с чуть слышным щекотком опутала мои внутренности, пронзила каждый кусок плоти, каждую каплю крови, каждую нить жил, соединила несметные бусины одним зачарованным разком, окрасила невидимым человеческому глазу цветом, протянулась от моего тела.

Легкое, странное ощущение — похоже на счастье проснуться ребенком солнечным утром без забот, когда впереди ждет долгий интересный день.

Гаад выполнил свою часть сделки. Я стал бессмертным.

— У самого черта был!

Мамай перекрестился, а потом испуганно зажмурился. Видимо, ожидал, что ему за это рука отсохнет или ударит молния. Но кара божья не спешила, он осторожно открыл глаза, взглянул на ночное небо и медленно перекрестился еще дважды.

- Выпьем? - предложил я парню, не в силах сдержать счастливую улыбку.

Он сделал длинный глоток адского перечного самогона, даже не скривившись.

– Ты тоже подписал? — спросил Мамай, не удивленный компании незнакомца.

- Да, - кивнул я и забрал флягу. – Только другую. Пусть это останется нашим секретом.

Он осторожно потрогал лицо. Прикосновениями языка проверил, все ли зубы на месте.

– Ты меня спас, – юноша покачал головой, увидел дорогу и своего коня. – А мог бы прирезать. Спасибо, брат во Христе!

Я решил не тревожить его известием о своем магометанском вероисповедании, тем более что давно забыл, когда в последний раз исполнял намаз.

— Этот мугир на тебе живого места не оставил, — сказал я. - Как чувствуешь себя?

— Как заново родился, — юноша ощупал грудь и потер шрам над сердцем. — Это надо...

— Ты бы умер, если бы не сделка.

- У казака нет беды, только приключенька, - Мамай улыбнулся странной улыбкой, в которой переплелись печаль и радость. — Душу нечистому продал... Зато смогу татар своими руками уничтожать!

Он говорил так непринужденно, словно мы были старыми товарищами. Его искренность мне понравилась, так что я решил отвечать той же монетой. В конце концов, паренек подарил мне бессмертие!

- Не торопись, - я передал ему флягу. - Допьем сначала.

— А есть?

— Соли чуть-чуть есть.

— Так и не надо. Есть – не срать, может подождать.

Провозгласив народную мудрость, юноша бодро приложился к фляге, крякнул, занюхал запястьем. Подбросил костер веток.

- Какие силы получил? – я чуть не сгорал от любопытства. – Рассказывай!

Мамай почесал затылок.

— Что там было... Сейчас вспомню... Сначала попросил, чтобы никакое оружие меня не брало, сабля или пуля... Гаспид согласился, но ответил, что должен уравновесить такую значительную силу слабостью... Я вспомнил о серебре, потому что ни у кого серебряного оружия нет, с такой разве в самих сказках. нечисть сделал?

– Нет. Ты человек. И я тоже человек.

Я выучил наизусть каждый абзац обоих моих соглашений — ни в одном моя природа не претерпевала изменений.

— Хорошо, потому что не хочется быть нечистым... Потом я сказал, что хочу зверя могущественного обращаться, чтобы никого не бояться. Тихо пришел, тихо ушел, – Мамай загнул второй палец. — Гаспид снова о равновесии говорил. Сказал, что на одном месте долго нельзя задерживаться, но я все равно не собирался, крестьянская жизнь не для меня...

Он вспоминал