Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

- Напоследок он предложил раны зашептывать, чтобы кровь останавливалась... На то я тоже согласился, - Мамай повернул фляжку, так и не сделав ни глотка. — Длинный свиток получился, будто там не три, а тридцать три силы описывалось, так что я захотел еще талант сокровища в земле видеть и способность под водой дышать, но Гаспид отказал — мол, больше трех нельзя, потому что у всего есть предел. ..Вот и все. Подписался собственной кровью и очнулся.

– Ты так рассказываешь, будто соглашение не читал, – сказал я разочарованно.

– Не читал.

На мгновение я потерял дар речи.

– Что значит – не читал? Как? Ты подписал кровавое соглашение с обладателем Потустороннего мира, даже не прочитав его?

– Да.

Я вскочил на ноги. Фляга чуть не бултыхнулась к костру.

– Но почему?!

Мамай ответил изумленным взглядом.

– Потому что я не умею читать.

Да... В те времена грамотность была привилегией.

— Как же ты подписался? — спросил я, пораженный такой безумной храброй халатностью.

– Крестик нарисовал, – он пожал плечами. — В нашей деревне все так подписывались.

Я захохотал, и не мог остановиться. Смеялся до слез, а бесстрашный Мамай смеялся вместе со мной.

На рассвете я свидетельствовал о его первом превращении. С небес наблюдал, как он догнал невольников, как безжалостно загрыз татар насмерть, как охотился за мурзой по имени Бахадир, пытавшийся убежать на своем аргамаке. Видел, как восторг казаков сменился испугом, когда причудливый волк обернулся на Мамая, как крестились пленные, как в их глазах враждебность перемешивается с мерзостью. Я утешал его, когда мы снова остались в одиночестве... Тогда Мамай впервые задумался, в кого он превратился.

Потеряв цель, которая вела меня от детских лет, я должен был найти другую — и без долгих раздумий присоединился к новому знакомому, наивному и безрассудному, зато искренному и честному. В конце концов его подпись подарила мне бесконечность... Было бы справедливо отблагодарить хотя бы немного, не так ли?

- Что за прозвище такое: Мамай?

– Я – Мамай, меня не занимай. Как хоть назови — на все позволяю, лишь бы не лавочником, потому что за это пылаю.

— То есть толкования ты не знаешь.

— А ты все на свете должен знать? Скобка в жопе.

- Следи за языком, парень! Я тебе в родители гожусь.

— Скорее у деды.

— Давно тебя не били?

— К нагоням мне не привыкать. А тебе надо прозвище, когда на Сечь едешь. Или уже есть какое-нибудь?

— Никогда не нуждался.

— Сейчас придумаем. Итак, ты умеешь на филина вращаться...

— Об этом никто не должен знать.

— Но прозвище хорошее: Филин. Будешь Филином?

На Сечи я быстро стал своим — оружие держать умел, работы не сторонился. С присущей ученым придирчивостью изучал историю казацких соревнований с Речью Посполитой за расширение реестра и прав, многочисленных восстаний защитников степных фронтиров, взлет Хмельницкого, победы и поражения... На этот раз повстанцы не хотели прав или свобод, они жаждали собственного государства, и должны были распластаться.

Между тем о Мамае летела молва: казак, который без рубашки выходит против мушкетеров и ловит пули, а на нем остаются сами синяки; оборотень, загрызший целый отряд крылатых отдыхающих гусар; колдун, умеющий заклинать раны, чем спас от смерти множество собратьев. Мамай уже не принадлежал к шалашу или полку, он приходил и дрался, где желал — каждый был рад видеть отчаянного сорванца в своих рядах. Он стал живой легендой, вдохновлявшей других; само его появление возносило боевой дух к небесам. Служители небес, к слову, на слухи о волшебстве и других нечистых делах закрывали глаза, что радовало Мамая, который считал церковь единственным возможным спасением своей души.

Я был его тенью. Молчаливым спутником, которого видели и сразу забывали. Я советовал, подсказывал, сопровождал в теле птицы, помогал следить и убивать – вдвоем мы были непобедимы. Лишенный страха смерти, я сменил роль странствующего чернокнижника на военного разведчика.

Затем Мамаева слава достигла ушей гетмана.

- Как прошло?

— Сказал все, как ты научил: с московитами не договариваться, идти к королю Швеции и князю Эрдели.

– А он?

– Согласился. Но при условии, что я возьму джур, чтобы укрепить нашу военную мощь. Мол, когда станет химородников больше, тогда можно и без царского покровительства воевать. Пообещал к кошевой старшине записать...

– Я помогу выбрать лучших. Чего ты нахмурился?

— Потому что грех большой. А должен еще несколько на такой же грех подбить... Продать их Сатане...

– Во-первых, так называемый Гаспид – не Люципер и не Сатана. Во-вторых, я не уверен, захочет ли он подписывать новые соглашения. В-третьих, мы каждого предупредим о проклятии, но это никого не отвадит. Это их жизнь и их выбор, Мама.

— Все равно должен исповедоваться.

По каждому случаю он ходил на службы, исповедовался, офировал — я был рядом, хотя потерял веру в любого бога, когда увидел ужасающую гибель отца.

Мы взялись за поиски джур, и, предсказуемо, от желающих было не протолкнуться. В путешествиях по лагерям гетманских войск мы собирали десятки казаков, которые жаждали присоединиться к знаменитому Мамаю: молодые, седые, умники, болваны, реестровые, низовые, чехлики, здоровила, крестьяне, шляхтичи, стрельцы, пушкари...

— Нет, Самойл, не возьму тебя в ученики. Ни за что.

— Это все потому...

– Отнюдь. Ты сам говорил, что имеешь семью — зачем душу нечистому закладывать?

— Ты извини меня, Мама. Зря я тогда не сдержался... Гневаюсь редко, но рука тяжелая...

– Давно простил. А гнев свой лучше на врагов оставь.

Мамай выдвинул единственное условие: джура должен быть бессемейным. Мы потратили не одну неделю, пока собрали лучших. Настоящих имен не припомню — они остались на острие колья... Помню только прозвище.

Медведь. Искусный кузнец, настоящий великан, сильный, как пара волов. У него была здоровая сабля, ковавшая себе под лапище, в которой остальные сабель казались кривыми кинжалами. Не любил думать, а любил выпить и посмеяться.

Волк. Опытный разведчик, надежный товарищ и старейший казак в группе — кажется, даже я был моложе его. Седой, молчаливый, постоянно грыз погасшую носогрейку. Я любил его компанию.

Сокол. Голубой крови, римской веры. Мог цитировать греческие трагедии в подлиннике. Вместе мы исследовали волшебство крови, и я охотно делился знаниями, ведь учить приятно, когда ученик жаждет мудрости. Его измена болит мне поныне.

Лиса.