Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

вздумается, но к чужим мне нельзя. Наверное, ему нравилось непрерывное посещение жаждущих могущества... Я настаивал на своем, пока княжеское терпение не прервалось. Разгневанный Гаад выгнал меня, запретив появляться под его глаза.

Следовательно, я должен был уничтожить Орден своими силами.

Звучало невыполнимо, особенно учитывая две попытки здешних власть имущих, которые на взгляд имели гораздо больше возможностей — и, несмотря на это, потерпели крах. Причина проста: они перли напролом, когда мой опыт подсказывал, что действовать следует хитростью. Немолодая, крупная организация не может избежать слабостей, а во что бы то ни стало можно уничтожить изнутри с помощью принципа, который работает давно: divide et impera. В мое отсутствие люди совершили очередной оборот — переоделись, реформировали язык, придумали множество странных достопримечательностей, забыли некоторые привычки и завели новые — однако остались теми же людьми.

Новая жизнь нуждалась в новом имени. Рахманы — легендарные мудрецы далекого края, живущие молитвами, питающиеся манной небесной, а о христианском празднике Пасха узнают, когда река приносит им скорлупы пасхальных яиц. Так я стал Рахманом: это имя подходило коварно замученному праведнику, для которого еда и время не имели значения.

Изучив новый мир, я осторожно пошел между характерниками, преимущественно из шалаша часовых. Угощал их в придорожных корчмах, нипал по городам и селам — медленно собирал сведения. Менял вид и говоры, постоянно перелетал с востока на запад и с севера на юг, прятался, чтобы не попасть в глаза контрразведке. Характерники напоминали товарищей, чьи тела обернулись в прах в могилах близ Хортицы, — как казаки полторы сотни лет назад, так и сероманцы сейчас жаловались на маленькую плату, скверное снаряжение, досадные условия службы. Возмущались тем, что ветераны войска Сечевого за тридцать лет получали право выйти на заслуженный покой и могли работать на собственной земле, открыть кабак или другое дело, а характерники должны были служить до кончины.

Я быстро наткнулся на пятую ахиллесу Серого Ордена, которая называлась проклятием лунного ига. Зверь, который поселялся в каждом оборотне, не позволял засиживаться на месте, а чем старше были мои собеседники, тем сильнее они жаловались на потерянную возможность жить с семьями, помогать женам, растить детей... В юности, когда ставишь подпись, о таком не думаешь, говорили все собеседования.

Такая очевидная слабость! И почему до сих пор никто не воспользовался ею?

Мой выбор остановился на характернике по имени Роман Вдовиченко. Он выделялся среди других причудливой внешностью: снежные волосы, молочная кожа, красноватые глаза... Когда Роман заходил в корчму, все взгляды сразу прикипали к нему — даже если та корчма стояла в Будде в конце августа.

Легко украв чересы с тремя клямрами, я притворился старым характерником. За год мы заговорили однажды в кабаке; встретились случайно на дороге; пересеклись на Сорочинской ярмарке... Понемногу подружились, несколько раз выпили. Распылившийся от водочной искренности Роман вспомнил о сыновьях, которые постоянно переезжали вместе с матерью, также служившей в Ордене, и признался, что хотел бы расторгнуть кровавое соглашение.

– А когда я скажу, что такая возможность существует? – посеял я первое зерно.

От неожиданности он отрезвел.

— Плохие у тебя шутки, старина. Даже детям известно, что с волчьей тропы не сходят.

Я усмехнулся.

— Просто им выгодно, чтобы вы так думали.

– Кому?

- Есаулом. Кому еще?

Роман смотрел на меня недоверчиво.

– Зачем им такое делать?

— Чтобы ты, я и все остальные серомахи не смогли покинуть службу. Если бы разорвать соглашение мог любой, где бы то ни было... Это же приведет к смерти Серого Ордена! Сам подумай.

— Я думаю, что если бы такой путь существовал, то мы бы давно о нем услышали, брат. Шила в мешке не утаишь.

— Подобно другим владыкам, Совет семерых бережно хранит такие сведения для себя. Когда есаула решает уйти на покой, то разыгрывает собственную смерть, а сам отправляется к Гааду и стирает подпись с свитком. После этого едет за границу, где понемногу доживает возраст, транжиря накопившиеся деньжата.

– Не верю, – насупился характерник. — Есаулы так не поступают.

Я пожал плечами и больше эту тему не затрагивал. Семена должны были прорасти.

В следующий раз Вдовиченко нашел меня первым.

— Кое-что разнюхал о тебе, брат Рахман. Оказывается, что нет ни в одном шалаше такого брата! Кто ты? Почему я не должен прямо сейчас пойти к контрразведке и сдать тебя, липовый сероманец? Отвечай!

Он пришел ко мне, а не к контрразведке, потому что сомневался. Зерно росло.

– Позволь кое-что показать, – ответил я. — Но об увиденном даже жене не говори.

На глазах ошарашенного характерника я превратился в филина, взлетел, пугнул у него над головой, опрокинулся на человека и сеял дальше: о старых временах, о Потустороннем мире, о собственных соглашениях, о дружбе с Мамаем... Поля лжи лучше всего растут на землях правды.

Я рассказал о коварных джурах, знавших путь расторжения кровавого соглашения, но решили его посвятить вопреки предсмертной воле Мамая; рассказал, как меня убили за нежелание скрывать правду, показал шрамы; рассказал, как вернулся к миру живых и заплакал от обиды, которая произошла за это время...

А Совет семерых до сих пор лелеял кровавый секрет.

— Если ты не безумец, — губы Романа едва дрожали.

— Так прямо сейчас мы двинемся к дубу Мамая, и ты покажешь свою могилу.

Так мы и поступили. Откопали доски, нашли две гнилые колья.

– Вот мои доказательства.

Могила на самом деле оказалась не такой глубокой, как казалось изнутри.

- Ты был... Ты действительно знал его?

Не знаю, поверил ли Роман действительно, или просто отчаянно хотел поверить. В конце концов надежда — последнее убежище.

- Мамай никогда не играл на лире, бандуре или кобзе. У него даже музыкального слуха не было. Каждый раз, когда он пел, всем хотелось бежать куда глаза глядят, — я улыбнулся, разглядывая погребальный дуб старого друга. — Бозна, какому умнику стукнуло в голову нарисовать его с бандурой.

Засеянные зерна должны были прорасти. Я строго предупредил Романа, что должны сохранять бдительность и встречаться осторожно, чтобы не привлечь внимание назначенцев. Кормил его повествованиями о славном прошлом и совестливом настоящем, о сотнях других сироманцев, стремящихся освободиться от проклятия и вернуться к простой жизни.

— Откуда такая уверенность, что есаулы сохраняют тот секрет? - спрашивал Вдовиченко.

— Пугачи далеко слышат, филин никто не замечает... Даже есаулы на своем таинственном собрании.

— Так почему просто не угнать секрет?

- С чужой