Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

опера, где по вечерам толпились богачи в дженджуристых костюмах, громко хохотали, болтали о спектаклях и актерах, и никогда не смотрели под ноги. Савка с Омельком крутились, словно в чужом саду, срезали спелые кошельки и исчезали быстрее, чем их замечали. На чужие деньги приобрели то, чего украсть не могли: сшитые на заказ костюмчики. Умылись, причесались — и теперь у оперы сновали не уличные сопляки-разбойники, а вежливые юные панычи, на которых о воровстве никто и подумать не смел.

Савка с Омельком, вдохновленные успехами, придумывали название своей будущей банды, но не могли прийти к согласию: один хотел «Бриллиантовых соколов», другой — «Кровавых ножей». Быстро согласовали, какой магазин обчистят первым: выбор пал на ювелирный салон, куда не пускали даже в обновках, потому что тамошний охранник имел хорошую память на лицо. Савка мечтал о золотом перстне-печати, Омелько — об инкрустированном жемчугом крестике. Они фантазировали о знаменитой будущей, независимой от Кнура, и рассуждали, кого еще пригласить в ряды своей шайки.

— Слышал о Тарасе?

— Какому шляхтичу руку отрубил? – Савка фыркнул. — Пусть бы сначала воровать научился.

— Научился раньше нас. Карманы чистил мастерски. Просто не повезло, – нахмурился Омелько.

– С нами такого не случится, – отмахнулся Савка.

В тот же вечер он достиг рукой за набитым кисетом, чьи тугие круглые стороны обещали состояние... Как же жаль будет делиться такой королевской добычей со скрягой Кнуром! Правило первое: всегда плати наставнический процент.

Савка то ли не заметил, то ли не обратил внимания на три скоба — тот толстый кошелек завладел его вниманием.

– А ну не занимай!

Запястье сдавило тисками. Омелько бросился прочь. Правило второе: всегда беги, когда кумпана схватили с поличным.

Савка съежился. Или отрубит руку, или позовет сердюков... Одно хуже другого. Пропал!

– Ловкий ты воришка, – на удивление, мужчина улыбался.

— Да я ловчее!

— Извините, — пробормотал Савка.

Неужели повезло? Неужели он наткнулся на одного из блаженных, какие только...

Затмение.

Небо истекает кровью на угольно-черные стены. Густая лоза трещин ползет по полу, разбрасывает гроздья пройм, откуда клубится млистное ничто — надо следить за шагом, ведь падение в дыру считается ошибкой.

Под красным куполом под кожу вползает тревога. Трещины под ногами размножаются, проймы расширяются. Когда-то он ложился на край этих ям и смотрел вниз... Никого. Ничего. Бескрайняя тишина серого тумана. Сколько бы ни кричал, никто не отзывался.

Туманные оспины пожирают пол. Кое-где она исчезает, путь обрывается над пропастью - приходится возвращать на последнее развилку. Уменьшается места для ног; когда за поворотом произрастают ворота, от дороги остается тоненькая полосочка. Раскинув руки, словно канатоходец, он уверенно шагает над озером тумана. Когда-то после нескольких шагов он летел в объятия мерцающей пропасти... Теперь это стало простеньким развлечением.

Тоненький мостик остается за спиной. У ворот места чуть больше, можно сесть. Впрочем, желания отдохнуть нет: сейчас он ошибется, Лабиринт переродится, и он переродится вместе с ним – целый, невредимый, полный сил.

Волчьи клыки нетерпеливо стучат. Как раздражает этот звук! Когда-то он пробовал добраться до тех челюстей — думал, будто в черепе может скрываться секретный механизм или тайный ход. Тщательно простукивая ворота вдоль и поперек, куда только мог достичь, все искал потайную дверь. Ничего.

Если на первых воротах ошибиться невозможно, то на вторых ошибка ничего не значит. Большинство поражений встречаются именно на вторых воротах.

Сначала казалось, что украшение пути содержит скрытый намек или подсказку, но после тысяч ошибок пришлось признать, что это не имело никакого отношения к секрету ворот. Декорации выбирались произвольно.

Впрочем, можно попробовать. Почему бы нет?

– Дьявол.

Пол исчезает из-под ног. Ворота загораются огненной картой, рогатая фигура смахивает гигантскими черными крыльями, кровавое небо плачет пламенным дождем.

... Ни клинок, который он должен вогнать себе в сердце, ни мертвое пустырь Потустороннего не пугало его. Однако вид здания, к которому вывела аллея мертвых деревьев, заставил Савку вздрогнуть. Собравшись с силой, он двинулся внутрь приюта.

Готовился к встрече с Кнуром, однако там был другой — багряноглазый, насмешливый, в дорогом костюме, каждый раз менявший цвет, когда моргаешь глазами. Хозяин курил коричневую папиросу в длинном костяном мундштуке, небрежно сбрасывая пепел на дубовый паркет. Струи ароматного дыма вырывались из ноздрей, разлетались змейками под потолком роскошного кабинета, гадились между антикварной мебелью, ныряли к фарфоровым вазам прошлых эпох, обнимали античные статуи из голубоватого мрамора, прятались в скважины позол. Кнур не имел и десятой доли такого богатства!

Вдруг он понял, что замазал драгоценный ковер грязными ногами. Кнур за такое упущение бил нещадно.

– Старые привычки умирают неохотно. Не так ли, Савко Деригор?

Гаад знал о джуре все, но это не помешало ему засыпать юношу вопросами. По совету учителя Савка отвечал честно.

Потом появился сверток – Гаад бросил его на пол, и древний свиток завертелся сам собой. Перед глазами Савка промелькнули подписи первых характерников, их джур, их преемников, поколение за поколением, десятки, сотни, тысячи подписей, сначала кириллицей, потом латинкой, расплывчатые и красные, они текли пестрой рекой пожелтевшей бумаги, и тот остановился, и тот остановился — и Савпин остановился — и Савпин остановился — и Савпин остановился — и Савков остановился — и Савков. удара себе в сердце. Пустое место впитало кривенькую подпись из порезанного пальца.

Бандита из него не получилось – будет характерником.

Под Гаадом хохот свиток исчез.

– Хочешь напоследок сыграть? — вспыхнули багровые глаза.

— Почему бы и нет, — дерзко ответил Савка.

Когда уже нырнул по ту сторону и познакомился с самим дьяволом бояться уже нечего...

Ветер.

Беспрестанно бьет в лицо, дергает за одежду, режет глаза, вытачивает слезу за слезой. Лицо немеет; приходится наклоняться вперед и прикрываться изогнутым локтем. Стены, на этот раз кирпичные, а на самом деле такие же гладкие, как всегда, не защищают. Пусть куда повернет, куда пойдет — ветер всегда будет бить прямо в лоб.

Чем быстрее идешь, тем сильнее становятся встречные порывы. Если сорваться на бег, то шквал ударит так, что опрокинешься. Приходится ползти черепашьим шагом, изредка приподнимая голову, чтобы торопливо окинуть взглядом путь.

Он прошел вторые ворота. Бывает.

Третья и, когда очень сильно повезет, четвертая – вот где настоящее сито, из которого он всегда летит к началу, а Лабиринт перерождается. За все эти бесчисленные попытки до последних ворот он доходил один раз, и до сих пор не простил себе упущенного шанса, хотя сознавал собственную невиновность: все