Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

– Ты мне льстишь. И между прочим, – Нацуами сел за стол, убрал волосы набок, – я не так чтобы спокойно этим занимался. Я все думаю о том, как выгляжу на том стеллароиде Дзуна… и как это отзывалось в тех, кто встречал меня.

Хайо вспомнила цветные нити проклятия, тянувшиеся к прохожим от Нацуами на снимке – крючковатые, когтеобразные, как будто готовые вцепиться в каждого, кто окажется рядом.

– Размышления о том, насколько ты проклят, никак не уменьшат масштабы самого проклятия.

– Вероятно, – с сомнением сказал Нацуами, – но разве тебе не показалось, что мой стеллароид… пугает? Даже ужасает?

– Дзун так не считал. Он же видел снимок и тем не менее все равно хотел с тобой дружить. – Камера Дзуна видела Нацуами красивым, даже вместе с проклятием. – А мои снимки у него получались еще хуже.

– Правда?

Хайо повернула ладони к Нацуами, показывая родовую печать:

– Мое проклятие очень, очень велико, Нацуами.

– Но ты хотя бы знаешь об этом и также знаешь, кто ты. Ты адотворец, и понимание собственного проклятия помогает тебе использовать его для пользы других. А я, – голос Нацуами дрогнул, зазвучал выше, – я лишь бог без духовного имени, чей брат вынужден следить за тем, чтобы я не навредил другим, таким как Дзун. Все, что у меня есть, – абсолютное неведение о себе самом. Было бы лучше, если бы я просто распался и исчез, как любой нормальный бог.

– Не смей так говорить! – Хайо схватила Нацуами за грудки. – Не смей при мне желать себе гибели! Каждое, каждое пламя жизни может согреть кого-то и осветить путь просто потому, что оно еще горит в этом холодном и темном мире! Самим своим существованием! Это пламя жизни бесценно и прекрасно, и я зуб даю, что Дзун и Токифуйю считали освещенный им мир бесценным и прекрасным!

– Хотелось бы верить.

Она хлопнула Нацуами по груди – в то место, где горело пламя жизни, на которое она до сих пор ни разу не взглянула. Мансаку был прав: оно походило на демоническое. И как в случае с демоницей, внутри у Хайо все вопило о том, чтобы она даже не пыталась его рассмотреть.

– Способность различить чужое пламя жизни – это часть бремени адотворцев, – сказала Хайо. Сердце Нацуами ухнуло под ее ладонью. – Она означает, что мы своими глазами видим, как сильно люди страдают от насылаемого нами невезения. Предполагается, что под нашими взглядами людям становится страшно, потому что таким образом они узнают, до какой степени ничтожны их жизни и сколько лет им осталось, и понимают, что именно этими годами они заплатят за наши услуги. – Она снова встряхнула Нацуами, чтобы до него в полной мере дошло сказанное. – Ты ведь уже прожил девять сотен лет, да? Ты прекрасно знаешь, как люди обращаются с тем, что их пугает. Моих прародительниц называли «женщинами беды» и «нечистыми тварями», их изгоняли из селений! Их ненавидели! И легче всего было бы возненавидеть в ответ – тогда мы стали бы именно теми монстрами, которыми нас хотели видеть боги неудачи.

– Но вы ими не стали. – Нацуами распахнул глаза.

Мансаку объедал макрель и пил чай, наблюдая за стычкой, как за увлекательным теннисным матчем.

– Если бы мы поддались, это бы означало, что проклявшие нас боги победили. А мир не знал ни одного адотворца, который умел бы смиряться с проигрышем. Искусство адотворения строилось на посылании богов удачи на хрен, но самые первые из нас твердо решили: пусть наши взгляды заставляют людей ощутить дыхание смертной тени, мы всегда должны помнить, уважать и любить человеческое сияние. – Хайо отпустила Нацуами. – Ты не заслуживаешь гибели. Так что выбрось эту мысль из головы. Она тоже своего рода проклятие. Понял?

– Понял. – Нацуами смотрел на Хайо в упор. – Ох, о нет, Хайо, прости меня, пожалуйста, я не думал, что…

Хайо вдруг почувствовала, что по ее подбородку и шее текут слезы. Талые весенние воды, сказал бы Дзун. Эти слезы появляются в сердце после затяжной зимы, после того как долго лежат смерзшимися, стиснутыми, спрятанными ледяными глыбами. Они просачиваются сквозь внезапно появившиеся трещины, зачастую непредсказуемо, неожиданно, нелогично. Она сама не заметила, как ее выбил из равновесия Коусиро, Китидзуру Кикугава – своим пренебрежением к собственной жизни.

Она не хотела, чтобы Коусиро давал ей особое поручение. Она хотела защищать его, как просил Дзун. Но адотворческая эн начала разрывать те нити, которые помогли бы ему избежать этой судьбы. Мысль придавила ее сильнее, чем она могла бы ожидать.

– Хайо… – проворчал Мансаку и потянулся через стол, чтобы похлопать сестру по руке. – Нацуами-сан довел тебя до слез? Одно слово – и я буду бить его по смазливому потрепанному личику, пока он тоже не зарыдает. Слеза за слезу. Конечно, не хотелось бы, но как старший братец я обязан.

– Нацуами никого не доводил. Хватит меня смущать.

А сам Нацуами уже открыто ревел в три ручья.

– …А это пламя жизни действительно так прекрасно?

Хайо вытерла глаза. Нацуами прикасался к своей груди в том месте, где его трогала Хайо. Она не знала. Она не могла сказать ему, что по-прежнему боится взглянуть и встретиться с той голодной и страшной сущностью, которая сперва пожрет ее зрение, а потом и ее саму – за то, что осмелилась посмотреть.

Но с уверенностью ответила:

– Да. Совершенно.

Двадцать один

海透眼

Ни один бог не может заглянуть или физически попасть в храм другого бога, если там не установлен дополнительный алтарь. Если бог просит о вторжении в чужое святилище, свяжитесь с Онмёрё для срочной консультации и защиты.

Из брошюры «Не волнуйтесь, они вас не убьют, пока вы сами об этом не попросите: руководство по сосуществованию с земными божествами»

Красная веревка затрещала, дергаясь при каждой попытке подтянуть Хайо поближе. Заклубился туман. Облако распадалось на тонкие белые ленты, свивающиеся вокруг веревки, и Хайо кэн за кэном сползала к краю ямы.

«Здесь, – доносилось оттуда с каждым рывком. – Я здесь. Посмотри на меня, я здесь. Бойся меня!»

– Нет, – ответила Хайо. – Я никогда не боялась призраков.

Она привела их с собой на Оногоро. Иногда она видела это в лицах знакомых островитян. Здесь они снова оживали. Она дала им такую возможность, притащив их на себе. Она не изгнала их из своей памяти, где они просили дать им имена.

Со следующим грубым рывком веревки Хайо встала на ноги. Она сгруппировалась и побежала к яме, пока веревка не дернулась снова, чтобы выбить ее из равновесия и свалить в туман.

Перехватив свободную часть веревки, Хайо всем своим весом уперлась в землю и потянула на себя:

– Я буду смотреть на тебя без страха.

Она тащила и тащила, пока из глубин не показалось нечто.

Целый лес золотых зубов, целая корона мигающих глаз, исполосованное шрамами лицо, и в этом смешении очей и клыков, в самой глубине пасти лежало, свернувшись калачиком, дитя в зеленом суйкане, уютно обхватив ручонками зубы чудовища.

– Токифуйю?

Дитя закопошилось. Челюсти сомкнулись.

«Не тебе, – прогудел голодный голос. – Не тебе его ранить».

* * *

Хайо отчетливо помнила момент, когда ей стали сниться сны, которые полнились скалами и бесконечными попытками выбраться из невиданной глубокой ямы: это началось, когда с ними начал жить Нацуами. Внутри границ, отмеченных талисманами приватности.

Везучего засранца Мансаку эти сны будто бы вообще не касались, или он просто их не помнил. Хайо видела, как он пару раз после пробуждения чесал живот, но, как бы она его ни допрашивала, он ничего не мог ответить, только вяло отмахивался.

Он спал, тихо похрапывая. Хайо аккуратно сползла по лестнице вниз – умыться и выбросить сон из головы.

В рассветных лучах поблескивало невезение. Оно обвело