Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

не понимаешь, – сказал Коусиро и спрятал руки в складках накидки. – Как раз финальное представление и помогает мне главным образом сдерживать невезение. И оставаться живым.

Хайо захлопала глазами:

– Это как?

– Ты слышала о синдроме идола, Хайо-сан?

– Нет.

Коусиро вытянул руку, взял письмо Дзуна и совершенно будничным жестом порезал краем бумаги подушечку большого пальца.

Рана мгновенно затянулась. Хайо и Нацуами в изумлении уставились на него.

– Синдром идола. Более серьезные травмы излечиваются медленнее, – продолжал Кикугава, наслаждаясь удивлением Хайо и Нацуами. – Редкий, но в целом известный феномен среди людей сцены. Принцип такой: пока я обещаю зрителям еще одно шоу, театр служит мне храмом. Сценическое имя Китидзуру Кикугава служит мне именем духовным, а Коусиро Макуни – земным. И поклонники дарят мне мусуи точно так же, как адепты дарят ее своим богам. Я им нужен живым. Таким образом я накопил довольно много мусуи, и пока я выступаю, то меня очень сложно убить, я почти неуязвим. Но стоит мне прекратить, стоит уйти из театра без обещания вернуться – я все потеряю: зрителей, святилище, духовное имя, мусуи. Невезение раздавит меня, и я, вероятно, умру. Мне нельзя отменять финальное представление.

– А что будет после?

– Если выживу, что-нибудь придумаю. Ты говорил про храм, – обратился Коусиро к Нацуами, – но это не вариант. В храме можно укрыться от бога, но не от невезения.

– Его уже пригласили выступить в специальном шоу на Ритуале Великого очищения в следующем месяце, – с некоторой гордостью вмешалась Ритцу.

– Но чтобы дотянуть до него, мне нужно накопить достаточно мусуи, и встреча со зрителями на финальном представлении в Син-Кагурадза – мой последний шанс, – объяснил Коусиро.

– С другой стороны, – тихо перебила Хайо, – если кто-то пожелает лишить тебя неуязвимости синдрома идола, то последнее представление будет идеальной возможностью уничтожить и тебя, и твоих самых преданных поклонников – тех самых, что готовы рисковать своим везением, лишь бы увидеть тебя. Ты об их жизнях подумал?

Ритцу выглядела измотанной. Она явно уже не первый раз слышала подобный спор. Коусиро сжал зубы:

– Я буду выступать, и вы меня не остановите.

– Уверен, у нас получится устроить тебе храмовую защиту, – снова начал Нацуами. – Чтобы и у тебя, и у нас было больше времени…

– Театр Син-Кагурадза не может себе этого позволить. Нам нужно это шоу, – заявил Коусиро звенящим голосом. – И меня никто не сгонит с моего места на сцене – ни божество, ни человек, и уж тем более не запятнанный по уши бог-убийца, который проклял моего брата и проклинает меня. Ты поможешь мне, Хайо-сан? Если ты специалист по невезению, то мне будет не так сложно пережить последнее представление, правда?

– Покажи, что осталось от коллекции рефлексографий, – потребовала Хайо, не обращая внимания на позерство и сарказм Коусиро. – Тогда я соображу, чем могу тебе помочь.

Послышалось тихое «пум» – кто-то проверил натяжение мембраны барабана легким шлепком ладони. Актеры возвращались на места.

– Кити-сан? – прошептала Ритцу.

Коусиро выпрямился:

– Останьтесь до конца репетиции, Хайо-сан. Я покажу остатки коллекции. Может, мы и найдем рефлексографию, которая стоила жизни Дзуна – а теперь, вероятно, и моей.

* * *

В гримерке у Коусиро было тесно. Она являлась одновременно и офисом, посреди которого стоял заваленный бумагами и газетными вырезками стол, и жилой комнатой с приткнувшимся в уголке сложенным футоном.

Репетиция закончилась рано. На всех сямисэнах порвались струны, музыканты уходили со сцены с порезанными щеками. Коусиро никто не обвинял.

Коусиро извлек из кучи хлама маленькую шкатулку с ящичками:

– У меня были сотни рефлексографий. Я оставил несколько штук. Какова вероятность, что среди них та, из-за которой умер Дзун?

– Ты ведь сжег остальные уже после того, как тебя начали преследовать неудачи? – уточнила Хайо.

Коусиро отрывисто усмехнулся:

– Я думаю, шансы высоки как никогда.

Они были не просто высоки – Хайо была уверена, что снимок здесь. Адотворческая эн указывала на это, затягиваясь петлей, но она промолчала, когда Коусиро открыл шкатулку – изящное изделие из темного лакированного дерева с тонкими золочеными сосновыми веточками по бокам – видимо, подарок от поклонников. Ее исключительная элегантность резко контрастировала с налепленными на потолок неряшливыми талисманами и связками амулетов на стенах.

Сама шкатулка тоже была облеплена талисманами приватности. Коусиро достал стопку стеллароидов и разложил их на столе.

– Дзун обычно снимал для вдохновения – когда писал стихи или либретто, как бы привязываясь к мелким эпизодам из жизни Оногоро. Ты знала, что его камера запечатлевала проклятия? – Хайо кивнула, и Коусиро продолжил: – В общем, снимки с проклятиями он отдавал мне.

– Дзун специально искал про́клятые объекты? – Нацуами взял карточку с изображением радиоприемника, стоящего на стуле у входа в парикмахерскую. На перерыве вокруг него обычно собирались фермеры, выходя из залитых розовым светом оранжерей и снимая очки с зелеными стеклами. Стул окутывал невидимый для них кокон лилово-зеленых волокон проклятия. – Или людей?

– Нет, с чего бы? Он ничего не мог увидеть невооруженным глазом. Но если ходишь и снимаешь по всему Оногоро, то на пару-тройку проклятий наткнешься. – Коусиро всмотрелся в снимки. – Я начал их собирать, потому что меня поразили цвета проклятий, а конкретно эти я сохранил потому, что мне нравились красивые виды Оногоро. Мне редко удается выбраться из Син-Кагурадза, чтобы насладиться такими простыми мелочами.

Значит, на Оногоро это в порядке вещей. На каждом снимке кто-то или что-то было окутано сине-лиловой дымкой проклятия. Вот вагончик бурадена среди складов – а в окне знакомое цветное пятно. Черные мачты кораблей Харборлейкса скученными зубцами возвышаются позади играющих на причале детей – двое из них держатся за руки, разделяя одно на двоих проклятие. Уличные торговцы Минами-Канда достают из сумок пирожки с рыбой, дуют на себя ручными вентиляторами, в кадре стоит пожилая женщина с сумочкой, и эта сумочка блестит проклятием.

– Разве неправильно, что я считаю это красивым? – мягко спросил Коусиро.

Нацуами покачал головой:

– Если ты видишь здесь красоту, то так тому и быть.

– Когда Дзун умер от проклятия, Мацубэй сказал, что тот сам выбрал такой путь. – Коусиро весь съежился. – Я проявлял недостойный интерес к вещам, который причинял другим боль, Дзун подпитывал этот мой интерес, так что поделом мне.

Вне сцены он совсем другой, заметила Хайо. Он казался маленьким, одиноким, много болтал – как человек, которого очень редко слушают и который не знает, когда это случится в следующий раз.

«Все прислушиваются к Китидзуру, – подумала Хайо, – но один лишь Дзун прислушивался к Коусиро».

Коусиро разгладил стеллароид:

– Это ведь ты на снимке, Нацу-сан?

– О. Так и есть.

На карточке Нацуами выходил из той самой хижины посланий, где Хайо впервые его встретила. Видны были только покрытые шрамами руки, горло и длинные волосы, остальная часть лица пряталась за полуоткрытым зонтиком. Вытянутая рука ловила подсвеченные солнцем дождевые капли.

Его фигура была укрыта коконом зелено-лиловых нитей с крючками на концах, которые тянулись к прохожим.

Губы Нацуами изогнулись в полуулыбке-полугримасе:

– Могу ли я спросить… почему ты сохранил снимок?

Коусиро хмыкнул, словно это было неочевидно даже для него самого, а потом подвинул рефлексографию к Нацуами:

– Возьми себе.

– Ой нет, я бы не… – Коусиро уставился ему в глаза, и Нацуами сдался. – Хорошо. Благодарю тебя.

Хайо рассмотрела рефлексографию. Какое искушение – решить, что именно с этого изображения проклятого, павшего бога-убийцы все и началось. Однако дата в уголке карточки соответствовала окончанию Второго месяца прошлого года. И наказывать Дзуна через целый год после этого снимка – бессмыслица.

Волноходец и Дзун хотели, чтобы вся коллекция была сожжена. Логично предположить, что ни один из них не знал наверняка – или знал, но не мог сказать, – какой из снимков представляет опасность. «Или, – подумала Хайо, – они просто не хотели сообщать Коусиро».

– Почему ты решила, что боги ошибаются насчет моего проклятия? – непринужденно спросил Коусиро, пока Хайо изучала стеллароиды, повинуясь натяжению адотворческой эн. – Волноходец – мой хранитель. По идее, он лучше всех разбирается в проклятиях, и он же сказал, что я не проклят.