Костер и Саламандра. Книга 2 - Максим Андреевич Далин

class="p1">Скульптор подошёл. Он был старше Глены – и он выглядел таким спокойным, что одно удовольствие смотреть. Аккуратный такой парень с маленькими усиками, с высоко зачёсанной чёлкой – как обычно ходят всякие работяги от искусства: уличные художники, студенты Курсов Живописи, ребята, которые учатся в Королевской Консерватории, – ломовые лошадки прекрасного.

Не богема. Богема – она вызывающая.

Он принёс жестяную банку с белой мазью.

– Это гипс, что ли? – спросила я, заглянув. – Непохоже.

Рауль протянул банку:

– Нет, леди. Это восковой состав, очень удобная штука. Легко лепится, хорошо на коже держится, потом гипс от него замечательно отходит, а если и останутся кусочки – можно нагреть и вычистить. Идеально для изготовления формы начерно.

– Хорошая идея, – сказала я. – Ну давай тогда с живым закончим, а потом вернёшься к мёртвым… Или вот. Дай мне состава немного, а? Я тоже леплю. Клай – мой друг, я сама…

Рауль улыбнулся и отдал мне банку:

– Берите, леди Карла, у меня ещё есть.

Я кивнула ему благодарно, забрала состав и обернулась к Клаю – а Клай улыбался так, что треснул засохший угол рта:

– Восстановишь собственною ручкой?

– Собственной клешнёй, – фыркнула я. – Пошли.

Не хочу сказать, что медики и скульптор были такие уж невозможно любопытные. Просто мы с Клаем, наверное, выглядели уж очень… интересненько. Я не знала, куда деваться: на нас просто пялились, у них головы сворачивало в нашу сторону. Сразу ясно, что стоит начать работать – они соберутся вокруг, полюбоваться, что я буду делать.

Что. Злиться.

Я тормознула ближайшего медика, серьёзного мужика с кудрявой бородой:

– Э, мессир, тут же госпиталь в другом крыле… там ширм нет?

– Каких ширм? – не понял он.

– Да обычных, – я показала руками. – Вот таких, какими тяжелобольных отгораживают в городских больницах. Из реек и клеёнки. Есть?

И у меня прямо от души отлегло, когда мне такую ширму принесли и я отгородила один секционный стол в углу зала. И лампу зажгла.

– Как уютно, – просипел Клай. – Восторг!

– Молчи и ложись, – сказала я. – И тряпки снимай.

– Мне неловко, – выдал он и даже ухитрился изобразить ухмылку. Угол рта треснул заметнее.

– Некромант – всё равно что медик, – фыркнула я. – Думаешь, я мяса не видела?

Он был мёртвый – и я его очень хорошо чувствовала, вдвойне чувствовала, как Вильму и Валора, очень сильно. И он излучал такое… Смех и тепло – как свет. Его высохшее лицо выражало меньше, чем кукольное, глаза чуть не болтались в глазных орбитах – а я видела такое живое…

– Надеюсь на вашу скромность, леди, – еле выговорил Клай и начал стаскивать шинель.

Из рубахи я его вытряхнула сама: ему было тяжело расстёгивать пуговицы непослушными пальцами, суставы тоже начали ссыхаться. Я здорово удивлялась, что он, вместо того чтоб развалиться, превращался практически в мумию, – но всё поняла, когда увидела его нагишом.

– Обалдеть, – сказала я. – Ты меня поражаешь просто. Давно поражаешь.

– Я – молодец? – осклабился Клай.

Не то слово.

Он был вспорот секционным надрезом, от паха до грудины, и довольно грубо зашит суровой ниткой. И по тому, как выглядело тело, я поняла, что оно пустое: в животе Клая не было внутренностей, поэтому шинель и болталась на нём, как на скелете.

– Это Барн? – спросила я, показав на шов.

– Я сам, – хмыкнул Клай.

Ну да, подумала я. Кому поручишь себя выпотрошить. Это нужно, чтоб друг был совсем без нервов. Но идея – на грани гениальности: гнилостные процессы и распад Клай притормозил здорово.

– А потроха где? – спросила я.

– Выкинул, – сказал Клай и пожал плечом. – Не с собой же носить.

Логично.

– Внутри засыпал солью, – сказал Клай. – Парни добыли много. Так что не удивляйся.

– Да, – сказала я. – Ты молодец. Боли вообще не чувствуешь?

– Труп же, – ухмыльнулся Клай. – Нет.

– Хорошо бы, чтоб и не чувствовал, – сказала я. – Наверное, неприятно, когда тебя разбирают на части.

– Ты же разбираешь, – выдал он.

Я замахнулась, но удержалась, хотя подначка стоила подзатыльника вообще-то.

– Ладно, – сказала я. – Работаем.

Как я его лепила – я никогда ни до, ни после так не лепила. Я бы, наверное, так лепила Валора разве что, но не довелось – и я вложилась целиком. Я Клая лепила – но… ну… красивого Клая, Клая – если бы жизнь и смерть над ним так не поиздевались, идеального Клая, в общем. И перед тем, как снимать маску, показала ему результат в зеркало.

– Ого! – протянул он. – Ничего себе!

– А я обещала, – сказала я, чувствуя невероятное самодовольство. – Ладно, захлопни пасть, а то всё съедет. Не шевелись, если хочешь быть красивым, – и немного поправила около его рта.

Маску сняла – просто отлично. Срезать плоть с костей и потом их очистить с помощью раствора Ольгера было гораздо тяжелее, просто физически тяжелее, потому что местами она присохла. Клай меня пожалел: взял второй нож для вскрытий – и обдирал собственные ноги и где ещё мог дотянуться, а я – там, где он дотянуться не мог. Я резала и думала: как славно, что я попросила ширму. Мы с Клаем одинаково ушибленные – а люди попроще, пожалуй, могли бы и рехнуться, если бы это увидели.

Клай привязал душу к костям. И мне было жутко, честно говоря, когда я окончательно очистила его скелет от плоти, но чувствовала его присутствие в этих белых костях. Не берусь судить, что он чувствовал. Мне было страшно, просто страшно отдавать мэтру Фогелю его скелет, потому что скелет был Клай, два Узла держали душу надёжно – и я десять раз повторила:

– Пожалуйста, осторожнее. Он одухотворённый. Видит-слышит-понимает. Осторожнее.

Фогель слушал, кивал – а потом вдруг оглушил меня вопросом:

– Э… а разбирать-то его как, леди Карла? Это ж ведь… целиком же надо будет разобрать его, по косточкам. Ведь не то что собачке вашей вставить язычок, простите. Мы ведь, вы сами знаете, каждую кость обрабатываем отдельно, так? Вставляем шарниры – сюда, сюда, вот сюда, здесь пойдут каучуковые вставки, чтоб спина, значит, легче гнулась… Вот сюда идёт бронза, а сюда – опять же каучук… И никак невозможно сделать, чтоб суставы не разбирать. Связки срезать, хрящи опять же…

Я смотрела на череп Клая. Клай ухмылялся саркастически – но ухмыляются абсолютно все черепа. Говорить со мной в таком состоянии он не мог, знак подать не мог. Вот же человек совершил подвиг, настоящий подвиг, а о последствиях, как и полагается, не подумал…

Вокруг нас собрались медики, стояли и смотрели на белые кости Клая – и лица у них были озадаченные.