Костер и Саламандра. Книга 2 - Максим Андреевич Далин

Вот тут-то слёзы и вылились. У меня даже наорать на него не хватило духу, потому что…

Потому что протез тела мы Клаю сделали. Хороший. Но не вечный. И уязвимый.

И он сказал, что не надо ему лишней боли, потому что хорошо таки себе представлял, каково… когда в тебя летят куски свинца, которые я вчера выдёргивала из его позвоночника. Или струя огня. И поэтому – пусть он лучше будет машиной, пусть управляет этим телом, как, не знаю, мотором, – и тогда ударившая пуля будет как толчок в вату, а не как…

Не как в живое.

– Не плачь, пожалуйста, леди, – говорил Клай с отчётливой улыбкой в голосе. – Я ведь не могу тебе ничего обещать, чтобы утешить. Я, знаешь, очень испортился на фронте, обнаглел очень. Солдаты – грубые твари такие… убивают врагов, то-сё… а офицеры – вообще адовы зверюги, потому что должен же кто-то поддерживать хоть видимость порядка, и чтобы ад победить, надо быть страшнее ада. Ну ты понимаешь, я и обнаглел с ними за компанию.

– Осмелел, – всхлипнула я.

– Осмелел, – кивнул он. – До полной наглости. Могу даже сказать тебе, как я тебя люблю, леди-адъютант. Больше, чем Путеводную Звезду. С первого взгляда. Всегда буду любить. Тебя это ни к чему не обязывает, а ситуация нормальная: мёртвые не лгут некромантам же…

– Ага, к тебе это так относится, ага, – еле выговорила я.

– Неважно, неважно, тёмная леди, – говорил Клай, и его Дар сиял сквозь него… не как в часовне, а для меня только… и мне было нестерпимо больно, потому что всё это было бесполезно и безнадёжно, кроме нашего уже полного и окончательного братства, потому что всё равно ничего не могло быть, кроме него.

Потому что, если у меня хоть в теории могла выйти какая-нибудь счастливая семейная жизнь – я её продала, и вот же парадокс: я её продала за жизнь Клая в том числе – так и ад с ней, с перспективой счастливой семейной жизни, Иерарх прав: я тёмная монахиня, моё дело – служение, вот так пусть и будет.

Я приняла решение. И слёзы ещё немного запоздали, но, в общем, только немного запоздали. Дышать было уже легче.

– А что тебе помешает? – сказала я и даже попыталась улыбнуться сквозь слёзы. – Что тебе помешает, что мне помешает? Всё равно некроманты плохо созданы для семейной идиллии, Клай. Ну и пойдём сегодня на бал, будем танцевать, всё такое – а потом я буду ждать тебя с победой и залатаю, если вернёшься с дырой в груди, да хоть бы и в голове. И у нас будет столько счастья, сколько сможем, ну сколько-то сможем, верно?

– Будешь ждать меня, как Райнора? – спросил Клай якобы невинно.

– Буду ждать тебя, как тебя, дурная ты фарфоровая башка, – фыркнула я и рассмешила его. – Райнора – как Райнора, тебя – как Клая, других – как героев, и вообще… ты всё понимаешь и вредствуешь. Лучше скажи: ты что, выгнал отсюда своего боевого товарища ради этого любовного сюсюканья?

И Клай захохотал, впервые за наше знакомство заржал, как натуральный офицер.

– Пожрать его попросил принести! – еле выговорил и снова расхохотался. – Тебе, тёмная леди!

– Мяса? – спросила я.

– Чего дадут на кухне, – сказал Клай, чуть-чуть успокоившись. – Ты знаешь, что проспала до полудня?

– Кошмар, – сказала я. – Я мятая? Вся помятая?

– Свежая, как ранняя роза, – сказал Клай. – Святая правда.

Вот тут-то залаяла Тяпа, а в палату вошёл Барн с солдатскими судками в руках. На нём не было повязки – и глаза у него блестели, карие, оба.

– Кушать подано, леди, – сказал он торжественно и поставил судки на прикроватный столик.

Из судков пахло приятно, и я сообразила, что есть хочу, давно хочу. Но Клай меня отвлёк.

– Красавец, – сказал он Барну. – Просто здорово. Если не знать, что протез, то и не заметишь.

– Ну-ну, – сказал Барн, самодовольно улыбаясь. – Не такой удивительный, как ваш, ваше благородие. И так только, для мирной жизни хорошо. Поедем на фронт – сниму и спрячу, чтоб не потерялся и не испортился…

– Э, Барн! – перебила я. – Зачем снимать? Они тебе не объяснили, что ли? Ты им не видишь?

Барн ухмыльнулся:

– Да вы что, леди! Он же стеклянный! Как им можно видеть, ну правда? Он так, чтобы девочек не пугать…

И Клай смотрел на меня поражённо.

– Так, – сказала я. – У тебя, Барн, как и у меня, фантомной болезни нет. Её, видимо, и не бывает, когда в жертву отдаёшь. Но ты же сам сказал, что ты как некромант, значит, тебе надо понять: глаза нет, но призрак глаза у тебя, быть может, и есть…

– Ох ты ж… – присвистнул Клай. – Ты хочешь сказать – как Райнор…

– Именно! – я вскинула палец. – Тебе надо попробовать им увидеть, Барн. Вернее… как бы… через него, понимаешь? Призрачным мёртвым глазом.

Барн несколько секунд смотрел на нас, приоткрыв рот: вот реально челюсть у человека отвисла от обалдения, как на карикатуре. Но в это время он, видимо, понял, что мы не шутим.

И лицо у него из обалдевшего стало сосредоточенным.

А из сосредоточенного – испуганным. Да нет – потрясённым.

– Ва-аше благородие, – пробормотал он, – а что это за… вот это тёмное пламя у вас вот тут… это я Дар, что ли, вижу сквозь вас? И сквозь леди, простите…

– Вот это штука! – радостно завопил Клай. – Вот это подарок, леди Карла! Сумеречное зрение теперь у тебя, старина! Живём!

Тут и Барн понял.

– Истинно живём, ваше благородие! – заорал он так же восхищённо. – И в темноте, значит, видеть?

– Именно! – сказала я.

– И духов, значит, в тонких частностях?

– Конечно! – подтвердил Клай – и они стукнулись кулаками.

– И нежить, значит?

– А то ж! – заорали мы хором.

– Эгей! – рявкнул Барн восхищённо. – Кранты теперь аду! Не подкрадутся, тараканские прожилки, в душу, в грыжу и…

– Стой, ефрейтор! – осёк его Клай, смеясь. – Леди же здесь!

У меня так отлегло от души! Ну, по крайней мере, пока. И я ржала, как полковая лошадь, с этими солдафонами, а потом мы с Барном ели ложками из жестяных судков горячую пшеничную кашу с тушёной курятиной – солдатский паёк, наверное, или госпитальный, но всё равно было здорово.

И когда мы наелись, я сказала:

– Ну вот что, мессиры военные. Теперь вы просто обязаны доставить леди во Дворец, потому что леди должна приготовиться к балу. А у неё ещё вагон