Воин-Врач V - Олег Дмитриев

практике. Понятливой бабе хватило и этого. Она едва ли не полдня тиранила меня вопросами, а я отвечал. Понимая, что каждый мой ответ, каждое слово может помочь ей спасти жизнь ребёнка. Поэтому говорил, как на духу́. Она потом, по узнанному от меня, лекции читала в Лавре, на кафедре акушерства и гинекологии. Ну, в смысле, «по бабьим делам».

— Добро. Ты береги себя, не ходи много. Толкается сильно? — спросил я.

— Пощупай сам. Он, как батьку, или вас обоих чует, только что не в пляс пускается, — улыбнулась княгиня и приложила мужнину и мою руку к животу.

О том, что чувствует при этом любой мужчина, нет смысла рассказывать тем, кому посчастливилось это испытывать. Тем же, кому не доводилось — не имеет никакого толку. Это словами не объяснить. Ещё нерождённый ребёнок, живой человек, что шевелится в животе матери, женщины, которую ты любишь, несоизмеримо выше того, чтобы его описывали скучными словами. Это чудо, а его рядить в буквы и звуки — глупость.

— Силён, однако, — смутившись, пробормотал я, убирая руку.

— Ну так есть в кого, — с какой-то даже затаённой гордостью отозвалась Дарёна.

К лазарету летели, как на крыльях. Но только не как в прошлый раз, когда диким ско́ком мчался туда князь-оборотень, вылетевший из окна.

По пути приветствовали с улыбкой стражу и дворню, говорили какие-то слова, вроде бы и бестолковые, незначительные, но значившие так много и для тех, кто слышал их, и для авторитета того, кто произносил. Великий князь знал по именам каждого, кто служил ему на подворье. Знал и о их семьях, передавал приветы, справлялся о здоровье. От взглядов, какими провожали нас люди, кажется, даже спине было теплее.

Званко был в порядке. Как любому восьмилетке в аппаратах Илизарова, ему было туго, неудобно, скучно и чесалось. Но Третьяк, прознавший о том, что князь первым делом пошёл проведать его внука, сурово пресекал все жалобы. Ну, хоть с сапогами обниматься больше не падал, и то вперёд.

Остальные в лазарете тоже вопросов не вызывали, будучи больше выздравливающими, чем больными. Поэтому через сравнительно недолгое время мы выбрались на крылечко.

— Смахнёмся, княже? — долетел звонкий, не то, что давеча, голос Гната.

Воевода стоял на тренировочной площадке с двумя привычными, вымоченными в воде, дубовыми палками-брусками. Вид его был как-то удивительно опасно-благостным. Вроде как и довольный донельзя человек перед тобой стоит, но в то же время видно: такой рукой махнёт — костей не соберёшь.

— А чего бы и да! — согласился я, поворачивая к нему. «Подмогнёшь? Осрамлюсь ведь» — спросил я Всеслава. «Не робей, Врач, прорвёмся!» — отозвался тут же князь, «вставая за пульт».

— Выспался ли? — лениво поинтересовался он у воеводы, страхивая воду с дубовых плах в руках.

— Сроду не бывало, батюшка-князь! — привычно заблажил Гнатка. — Как на службу к тебе нанялся — с тех пор глаз не смыкаю, ни сна, ни света белого не вижу!

— Да не плети ты! — рассмеялся Всеслав. — По глазам вижу — всю ночь, поди, в белый свет пялился, который в пе́рсях одной светловолосой отражался!

— Если б одной, батюшка-князь, если б одной! — с непередаваемой самодовольной гордой скорбью, если можно так сказать, отозвался воевода.

«Поплясали» хорошо, справно, от души. Когда «управление» снова вернулось ко мне, после непременного омовения из серебряного ковша, принесённого верной Домной, я с восторгом ощутил силу и мощь разогретого тренировкой тела — самого главного инструмента, самого важного механизма и оружия любого мужичны. И это было великолепно. А ещё добавляли сил, и без того едва не плескавших через край, взгляды всех тех, кто смотрел за нашей с Гнатом пляской. Но в первую очередь, конечно — Дарёнины. Они вместе с Лесей с какими-то очень похожими, почти одинаковыми улыбками смотрели за нами с гульбища.

«А скажи-ка, друже, есть ли то, что ты в той своей, прошлой жизни, хоть примерно так же любил, как работу свою? А то резать-то пока некого, а сил у нас — хоть торгуй», — удивил вопросом Всеслав.

Я задумался. Но ответ пришёл быстро. Бывают те, кто любит собирать что-то: монеты, марки, спичечные коробки́. Есть те, кто предпочитает склеивать модели кораблей или самолётов. Кто-то не мыслит себя без карт, бильярда или ещё каких-нибудь игр. Я в этом специалистом никогда не был. Но вот кое-в чём, без лишней скромности призна́юсь, был!

«А пошли!» — будто заразившись княжьим куражом, тряхнул головой я. И мы пошли.

Глава 17

Русская застольная международная

Года за полтора до той аварии, что принесла в мой мир малыша, родившегося «в рубашке», а в этот — беспокойную душу одного старого врача, подарил мне старший сын одну штуковину. По работе, сметам и прочим инвентаризациям я знал, что она называлась «Ю-Эс-Би накопитель», а в простонародии — флешка. Её полагалось вставлять в проигрыватель, стоявший возле телевизора, а потом с помощью неудобного маленького пультика смотреть содержимое. Всю эту технику мне подарили на юбилей, семьдесят лет, который я совместил с выходом на пенсию, чтоб два раза не проставляться.

Тогда ко мне в деревню, что настороженно притихла, приехали главы города и района, директора́ и за́мы почти всех предприятий, и, конечно, бо́льшая часть наших, больничных. Жена с ног тогда сбилась, но сыновья помогли. После того юбилея дом наш деревенский, строенный мной как охотничья изба, превратился в мечту налётчика или комиссионку, судя по количеству бытовой техники и прочего инвентаря. Но лишним ничего не было, даже вот тот самый проигрыватель, что я лет пять и не включал.

Старший сын подключил потом нам с женой спутниковое телевидение, чтоб не скучали и работой в огороде и доме не увлекались чересчур. Жуткое дело — несколько сотен каналов! Как мы жили раньше с четырьмя? Или с двумя ещё раньше? А до него, до телевидения, вообще прекрасно репродуктором на кухне обходились. А тут только, вроде, сел, взял пульт — глядь: четвёртый час ночи, вставать уж скоро. А главное — не упомнишь, чего и смотрел-то! Одинаковое всё какое-то, где не кровь со стрельбой — там сопли с сахаром. Тогда и начал старший коллекцию мне собирать. До той поры только книжки не пропускал я, всегда в столе заказов в очереди стоял, а тут и до кинематографа дорос. Коричневые с золотом собрания