Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Набережная пуста в этот поздний час. Только далекие огни белградских домов отражались в темной воде Дуная, и где-то вдали играла музыка. Сербская гармонь пела жалобную песню о потерянной свободе.

Шульц усмехнулся. Свобода. Они всегда пели о свободе, эти славяне. Но что они сделали бы со свободой, если бы получили ее? Резали бы друг друга, как во время Балканских войн. Варвары.

Он свернул в знакомый переулок между складами. Короткий путь к дому, который снимал на окраине Земуна.

Здесь темнее, фонари не горели, только луна пробивалась сквозь облака, отбрасывая странные тени на булыжники.

Шульц не боялся темноты. Он вырос в ней.

Детство в Вене. Район Оттакринг, где жили бедняки, ремесленники, чернорабочие.

Отец пьяница, слесарь на фабрике, приходил домой пьяным и бил мать. Мать прачка, работала до изнеможения, умерла, когда Францу было двенадцать. Братьев и сестер нет. Только он один.

В школе над ним издевались. Он был толстым ребенком, неуклюжим, с тяжелым подбородком и маленькими глазами.

Его звали «свиньей», «жирной задницей», «тупым Францем». Били каждый день. Отнимали еду. Запирали в подвале школы и оставляли там на несколько часов, слушая, как он плачет и стучит в дверь.

Хуже всего были братья Штайнеры, Карл и Йозеф. Двое подростков из приличной семьи, чей отец был адвокатом.

Они особенно любили унижать Франца. Однажды зимой они раздели его догола и заставили бежать через весь двор школы под смех других учеников. Учителя видели, но не вмешивались. Мальчики из хороших семей имели привилегии.

Франц терпел три года. Потом что-то сломалось внутри.

Ему было четырнадцать, когда он подстерег Карла Штайнера в том же подвале, где его самого запирали. Избил камнем по голове, пока Карл не перестал двигаться. Не убил, врачи его спасли, но мальчик остался калекой на всю жизнь, левая сторона тела парализована.

Франца не посадили. Не было доказательств. Карл не видел нападавшего в темноте. Но все знали. Хулиганы больше никогда не подходили к нему. Никто не подходил. Все боялись.

Франц понял важный урок: сила решает все. Кто сильнее, тот прав. Кто боится применить насилие, тот жертва.

В шестнадцать он сбежал из дома и записался в армию, приписав себе два года. Военные не задавали лишних вопросов. Им нужны были солдаты для гарнизонов на Балканах, где брожение усиливалось после аннексии Боснии.

Армия стала его домом. Дисциплина, порядок, четкие правила.

Никто не издевался над солдатом, который выполняет приказы лучше других. Наоборот, его заметили.

Унтер-офицер Мюллер оценил беспощадность юного Шульца при подавлении крестьянского бунта в Хорватии. Молодой солдат не колебался, когда приказали стрелять в толпу.

Шульц быстро рос в чинах. Фельдфебель в двадцать два года. Лейтенант в двадцать шесть. Гауптман в тридцать четыре.

Не из аристократии, не из офицерской семьи, а из венской трущобы. Но он доказал свою ценность единственным способом, который признавала армия, — эффективностью.

Его переводили туда, где нужна была твердая рука. Галиция, где поляки бунтовали. Словения, где словенцы требовали автономии. Босния, где сербы и хорваты резали друг друга. Воеводина, где сербское меньшинство мечтало о присоединении к Белграду.

Везде Шульц делал одно и то же: наводил порядок. Допрашивал подозреваемых. Получал информацию любыми методами. Арестовывал зачинщиков. Подавлял волнения. Быстро, жестко, эффективно.

Он не считал себя садистом. Не получал удовольствия от чужой боли. Просто делал работу. Когда нужно было сломать человека на допросе, он ломал. Когда нужно было запугать деревню, он запугивал. Когда нужно было убить, он убивал.

Сербы ненавидели его. Шульц знал.

Видел ненависть в их глазах, когда жандармы врывались в дома с обыском. Слышал проклятия на сербском языке, которого выучил достаточно, чтобы понимать угрозы. Получал письма с угрозами. Плохо написанные, полные орфографических ошибок, но искренние в своей злобе.

Ему было плевать. Пусть ненавидят. Страх важнее любви. Это он тоже усвоил в детстве.

Шульц остановился на минуту, прислушиваясь. Показалось, что сзади шаги. Но когда обернулся, переулок был пуст. Тени от луны скользили по булыжникам, превращая складские стены в движущиеся силуэты.

Он пожал плечами и пошел дальше. Паранойя профессиональная болезнь людей его ремесла. Слишком много врагов, слишком много угроз.

Но Шульц не боялся. Револьвер на боку, сила в руках, годы военной подготовки. Пусть попробуют.

За последние три года было несколько покушений на австрийских офицеров в Белграде и Сараево. Один лейтенант убит ножом в спину. Другой отравлен в кафе. Третий застрелен на улице каким-то студентом-фанатиком.

Шульц знал, что может быть следующим. Но не собирался менять привычки из-за страха.

Страх — это слабость. А он давно победил в себе слабость.

Переулок сужался. Склады с обеих сторон, груды ящиков, запах гнилых овощей и речной сырости. Еще пятьдесят метров, и он выйдет на освещенную улицу, где стоял его дом.

Шульц не услышал, как за его спиной из тени между ящиками вышла фигура. Не услышал осторожных шагов, которые приближались, держась на расстоянии десяти метров.

Он услышал только голос. Молодой, дрожащий от напряжения, но твердый:

— Шульц.

Гауптман резко обернулся, рука инстинктивно дернулась к кобуре. Но он не успел.

Грохот выстрела разорвал тишину переулка. Пуля ударила Шульца в живот, чуть ниже ребер.

Боль была мгновенной, жгучей, как удар раскаленным прутом. Он согнулся, но не упал. Годы военной подготовки, годы боев, тело знало, как держаться на ногах даже раненым.

Второй выстрел. Пуля вошла в грудь, правее сердца, пробила легкое. Шульц почувствовал, как что-то лопнуло внутри, и рот наполнился металлическим вкусом крови.

Теперь он упал. На колени сначала, потом на бок. Револьвер выпал из кобуры, со звоном ударился о булыжники, отскочил в сторону.

Шульц лежал на холодных камнях и смотрел вверх. Над ним стоял молодой человек, худой, с впалыми щеками и горящими глазами.

В руке револьвер, ствол еще дымился. Лицо незнакомое, но Шульц видел таких лиц сотни. Сербский студент, фанатик, готовый умереть за идею.

— За моего отца, — сказал юноша по-сербски. — За всех, кого ты замучил.

Шульц хотел ответить, но из горла вырвался только хрип. Кровь заливала рот, легкие наполнялись жидкостью. Он задыхался, тонул в собственной крови.

Юноша подошел ближе. Поднял револьвер, целясь в голову. Руки у него дрожали, лицо было бледным, как у мертвеца.

— Warum? — выдавил Шульц. Почему?

— За справедливость, — ответил юноша.

Справедливость. Какое смешное слово. Шульц хотел засмеяться, но вместо этого закашлялся кровью.

Он вспомнил Карла Штайнера. Мальчика, которого избил камнем в темном подвале. Это тоже была справедливость? За годы унижений?

Он вспомнил сербских крестьян, которых жандармы расстреливали