Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Он вспомнил заключенных, которых допрашивал в подвалах комендатуры. Многие кричали о справедливости, когда он ломал им пальцы или бил прикладом по почкам.

Справедливость. Все хотят справедливости. Но справедливость — это просто месть сильного над слабым. Или слабого над сильным, когда он найдет момент.

Третий выстрел прервал его мысли. Пуля вошла в голову, чуть выше правого уха. Мозг разорвало на куски. Боли он не почувствовал, смерть пришла мгновенно.

Глава 18

Граница

Франц Шульц, гауптман австро-венгерской армии, помощник коменданта гарнизона в Земуне, человек, которого называли «Мясником из Темишвара», лежал мертвым в грязном переулке Белграда, в луже собственной крови.

Над ним стоял Милован Чабринович и смотрел на дело своих рук. Револьвер дымился в его руке. Запах пороха смешивался с запахом крови.

Он ожидал облегчения. Триумфа. Чувства справедливости, наконец свершившейся.

Но чувствовал только пустоту. И тошноту. И дрожь в руках, которая усиливалась с каждой секундой.

Один австриец мертв. Но ничего не изменилось. Отец все еще мертв. Мать все еще мертва. Сестра все еще в плену у другого австрийца.

— За что? — прошептал Милован, глядя на труп. — За что все это?

Он услышал крики. Далекие, но приближающиеся. Мужские голоса на немецком языке. Кто-то услышал выстрелы.

Милован попытался бежать, но ноги не слушались. Адреналин отпустил, и тело вдруг стало ватным, чужим. Он сделал несколько шагов и закашлялся. Кровь брызнула на землю, не от ран, а изо рта. Легкие горели.

Голоса приближались. Он различал слова теперь: «Шульц! Где Шульц⁈» Это сослуживцы гауптмана, те, кто пил с ним в кафе. Трое австрийских офицеров.

Милован попытался поднять револьвер, но руки дрожали так сильно, что он выронил оружие. Оно упало к его ногам со звоном металла о камень.

Три фигуры появились в конце переулка. Офицеры в форме, с револьверами в руках.

— Halt! — крикнул один из них. Стой!

Милован нагнулся за револьвером. Пальцы нащупали холодный металл.

Первый выстрел ударил его в плечо. Боль взорвалась белой вспышкой. Он упал на колени, но сумел поднять револьвер.

Второй выстрел попал в грудь. Милован почувствовал, как что-то горячее и мокрое растеклось внутри. Легкое пробито. Дышать стало невозможно.

Он упал на спину. Револьвер выпал из руки. Над ним нависло ночное небо Белграда, звезды мерцали сквозь облака.

Три австрийских офицера окружили его. Один из них, лейтенант с рыжими усами, поднял револьвер и направил прямо в лицо Милована.

— Сербская свинья, — прошипел он. — Ты убил Шульца.

Милован хотел ответить, но из горла вырвался только хрип. Кровь заливала рот. Он задыхался.

Он вспомнил отца. Того последнего взгляда, когда Петар Чабринович лежал на площади с разбитой головой.

Сейчас он понимал этот взгляд. Не боль, не страх. Просто удивление. Как будто отец не мог поверить, что все заканчивается так бессмысленно.

Милован вспомнил сестру Милену. Ее глаза, пустые и мертвые, когда она приходила домой из дома австрийского майора. Прости, Милена. Я хотел отомстить за тебя.

Он вспомнил майора Танковича. Клятву в подвале. «Я клянусь моей кровью служить освобождению Сербии». Клятва выполнена. Один австриец мертв. Много ли это?

Лейтенант с рыжими усами нажал на курок.

Последний выстрел прогремел в переулке. Пуля вошла в голову Милована Чабриновича, двадцатичетырехлетнего члена организации «Черная рука», и убила его мгновенно.

Лейтенант с рыжими усами опустил револьвер и посмотрел на труп Шульца. Его товарищ, человек, с которым он пил всего час назад. Теперь мертв, лежит в луже крови с разбитой головой.

— Проклятые сербы, — сказал он тихо. — Они заплатят за это.

Второй офицер, старший по званию, майор Клейст, кивнул.

— Доложим в комендатуру. Начнем аресты. Всех подозрительных. Пусть знают, что убийство австрийского офицера не останется безнаказанным.

Третий офицер, молодой фенрих, смотрел на два трупа и молчал. Ему было двадцать два года, он служил на Балканах всего три месяца. Это была его первая смерть товарища и его первый убитый человек.

Он чувствовал тошноту. И страх. И понимание того, что что-то началось. Что-то страшное, что уже не остановить.

* * *

Поезд замедлил ход, и я почувствовал, как вагон качнулся на стрелке. За окном проплыли таблички на немецком и венгерском: «Zemun — Zimony. Grenzstation». Пограничная станция. Последний рубеж Австро-Венгерской империи перед Сербией.

Я сидел в купе второго класса у окна и смотрел на платформу, где уже выстроились пограничники в темно-синих мундирах. Много пограничников. Больше, чем обычно. Что-то случилось.

Напротив меня сидел венгерский коммерсант средних лет, господин Ковач, с которым мы разговаривали всю дорогу от Будапешта. Полный, румяный, торговал зерном, ехал в Белград по делам. Безобидный собеседник для русского корреспондента.

— Странно, — пробормотал Ковач, глядя в окно. — Обычно здесь два-три жандарма дежурят. А сегодня целый взвод.

Я промолчал, но внутри Халим насторожился. Усиленная охрана границы. Либо ждут кого-то важного, либо что-то произошло.

Поезд остановился с протяжным скрипом тормозов. Паровоз выпустил облако пара, и в окно ворвался запах угля и машинного масла, смешанный с речной сыростью. Дунай был рядом, я чувствовал его присутствие. Темную медленную воду, которая разделяла империи.

По перрону зашагали пограничники, попарно направляясь к вагонам. Я видел их лица. Напряженные, настороженные. Один из офицеров отдавал команды резким голосом. Что-то определенно случилось.

— Приготовить документы! — крикнул кто-то по-немецки снаружи. — Всем пассажирам приготовить документы!

Ковач полез в портфель за паспортом, ворча себе под нос:

— Вечно эти формальности. Три года езжу по этому маршруту, и каждый раз как первый раз.

Я достал из внутреннего кармана пиджака свои документы. Паспорт на имя Александра Дмитриевича Соколова. Корреспондентское удостоверение «Нового времени». Рекомендательные письма от редакции. Все подлинное, проверенное Редигером лично. Но подлинность не гарантировала безопасности, если пограничник решит копать глубже.

В кармане жилета, под документами, лежала шифровальная книга, замаскированная под обычный блокнот с адресами. В чемодане на верхней полке одежда, книги, записные книжки корреспондента. Под двойным дном чемодана Браунинг, две обоймы патронов, флакончики с симпатическими чернилами, фотоаппарат «Кодак», ампула с цианидом.

Если обнаружат, то мне конец. Арест, допрос, тюрьма. В лучшем случае высылка с позором. В худшем будет виселица как шпиону.

Но внутри я оставался спокоен. В прошлой жизни я сотни раз проходил через пограничные посты. Караваны-сараи на Шелковом пути, крепостные ворота Алеппо и Дамаска, контрольные точки крестоносцев.

Всегда одно и то же. Сохраняй спокойствие, играй роль, не выдавай себя жестом или взглядом.

Впрочем, для беспокойства тоже достаточно поводов. Это мое первое настоящее задание за границей,