Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

слова, но просто ничего не могу с собой поделать – и это было досадно и странно. Под давлением или при стрессе становилось только хуже, что довольно типично для подобных состояний. Так или иначе, отчасти мать так энергично настаивала, чтобы я испытывал и изучал мир по-своему, как раз из-за тех времен, когда не считала полезными или справедливыми разнообразные реакции Рокфордского школьного округа на проблемы с чтением. Отчасти ее социальное просвещение и вступление в движение за женские права в 1970-х – тоже из-за тех времен, когда она боролась с бюрократией школьного округа. До сих пор иногда впадаю в пересчет слов – или, скорее, обычно этот пересчет идет сам собой, когда я читаю или разговариваю, как шум на заднем плане или подсознательный процесс, почти как дыхание.

К примеру, сейчас я сказал 2292 слова с тех пор, как начал рассказ. В смысле, 2292 до «я сказал», а не 2294, если считать и «я сказал» – а я считаю, все еще. Каждое число я считаю за одно слово, даже если число очень большое. Не то чтобы это что-то значит – скорее просто тик. Не помню, когда именно он начался. Знаю, что без проблем учился читать и читал книжки про Сэма и Энн, по которым учат читать, а значит, выходит, уже после второго класса. Знаю, что у моей матери в ее детстве в Белуа, Вайоминг, была тетя, которая то и дело мыла руки и не могла остановиться, и в конце концов дошло до того, что ее пришлось отправить в дом престарелых. Вроде бы помню, как думал, что мать в чем-то ассоциирует мой пересчет с той тетей у раковины и не считает это отсталостью или неспособностью спокойно сидеть и читать, как положено, в отличие от администрации рокфордской школы. Так или иначе, отсюда ее ненависть к традиционным институтам и власти, из-за чего среди прочего она постепенно отдалилась от отца, а их брак распался, и так далее и тому подобное.

Помню, однажды в то ли 1975-м, то ли 76-м я сбрил один бачок и какое-то время так и ходил, думая, будто с одним бачком стал нонконформистом – я не шучу, – и заводил долгие серьезные разговоры с девушками на вечеринках, которые спрашивали, что «означает» один бачок. От многих мыслей и заявлений, которые я помню из того периода, сейчас меня буквально корежит, если так подумать. Помню KISS, REO Speedwagon, Cheap Trick, Styx, Jethro Tull, Rush, Deep Purple и, конечно же, старый добрый Pink Floyd. Помню BASIC и COBOL. На COBOL работала система расходов в офисе моего отца. Он невероятно хорошо разбирался в компьютерах той эпохи. Помню широкие карманные транзисторные приемники «Сони» и как многие черные в городе носили радио у уха, а белые пацаны из пригородов надевали маленький наушник, как в ОУР, который надо было чистить почти каждый день, а то противно взять будет. Были энергетический кризис, рецессия и стагфляция, хотя я и не помню, в каком порядке, – только знаю, что основной энергетический кризис произошел, когда я жил дома после колледжа Линденхерста, тогда из-за меня слили бензин из бензобака моей мамы, пока я гулял ночью со старыми школьными друзьями, что, понятное дело, не очень понравилось отцу. По-моему, в тот же период Нью-Йорк на какое-то время обанкротился. Еще была катастрофический эксперимент 1977 года в штате Иллинойс, когда они пытались ввести прогрессивный торговый налог, что, знаю, очень расстроило отца, хотя сам я ничего не понял и не вникал. Позже, конечно, еще пойму, почему вводить прогрессивный торговый налог такая ужасная идея и почему тот хаос более-менее стоил губернатору кресла. Впрочем, не помню, кажется, я ничего не заметил в то время, кроме необычно огромных толп и паники в магазинах в предновогодний период конца 77-го. Не знаю, релевантно ли это. Сомневаюсь, что это волнует кого-нибудь не из штата, хотя здесь, в РИЦе, среди букашек постарше об этом еще ходят шутки.

Помню, как чувствовал прямо-таки физическую ненависть к большей части коммерческого рока – как и к диско, которое практически полагалось ненавидеть, если ты крутой, – и ко всем рок-группам с однословными названиями в честь мест. Boston, Kansas, Chicago, America – до сих пор чувствую чуть ли не телесную ненависть. И как верил, что я и, может, один-два моих друга – из очень, очень редких людей, которые поистине понимают, что хотели донести Pink Floyd. Стыдоба. По большей части такое ощущение, что это все чуть ли не чьи-то чужие воспоминания. Не помню почти ничего из детства, в основном только странные отдельные проблески. Но чем фрагментированее воспоминание, тем больше оно кажется действительно моим, даже странно. Интересно, чувствуют ли другие себя тем же человеком, кого они как будто помнят? Наверное, от этого и нервный срыв может случиться. Наверное, это даже глупость.

Не знаю, хватит ли вам этого. Не знаю, что вам рассказывали другие.

Нашим общим названием для подобных нигилистов в то время было охламон.

Помню, как жил в высотке-общаге UIC с очень модным, «рубящим» второкурсником из Нейпервилла, тоже с бачками, и с кожаным шнурком на шее, еще он играл на гитаре. Он считал себя нонконформистом, и еще очень расфокусированным нигилистом, и погруженным в охламонскую наркокультуру колледжа, и водил, надо признать, очень крутой «файрберд» 1972 года, чью страховку, как оказалось, оплатили его родители. Как ни стараюсь, не могу вспомнить его имя. UIC – это Иллинойский университет, Чикагский кампус, огромный университет в центре города. Наше общежитие стояло прямо на Рузвельт, и основные окна выходили на большую ортопедическую клинику – ее названия я тоже не помню, – где на шесте вращался огромный электрифицированный неоновый знак, каждый будний день с 8:00 до 20:00, с названием и мнемоническим телефонным номером, кончавшимся на 3668, с одной стороны и большим цветным контуром человеческой ступни – с другой; мы предполагали, что женской, судя по пропорциям, – и помню, мы с этим соседом придумали как бы ритуал, когда каждый вечер в 20:00 старались встать на особое место у окон, чтобы поймать, как погаснет и прекратит вращаться табличка с ногой, когда закроется клиника. Она всегда гасла одновременно со светом в окнах, и мы предполагали, что в клинике все завязано на один главный щиток. Знак прекращал вращение не сразу. Скорее мало-помалу замедлялся, почти как колесо фортуны, когда гадаешь, в каком положении оно остановится в результате. Ритуал в том, что, если знак остановится ступней от нас, мы