Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

стало намного ярче, сфокусированней и конкретней в 1978-м, и, оглядываясь назад, пожалуй, я соглашусь с мамой и Джойс, что в этот год я «нашел себя», или «отложил детские игрушки», и начал процесс выработки инициативы и направления в жизни, что, очевидно, и привело к моему вступлению в Службу.

Хотя это не связано напрямую с моим выбором Налоговой, гибель отца в аварии на общественном транспорте в конце 1977 года действительно была внезапным, ужасным и роковым событием, которое – я, очевидно, надеюсь – не повторится больше ни в каком виде. Особенно тяжело пришлось моей матери, и она подсела на транквилизаторы, и была психологически не способна продать дом отца, поссорилась с Джойс, бросила книжный и переехала в дом в Либертивилле, где живет и сейчас, в окружении фотографий отца или их обоих в молодости. Печальная ситуация, и диванный психолог наверняка скажет, что она каким-то образом винила в несчастном случае себя, хотя я больше других понимаю, что это неправда и что в конечном счете никто не виноват. Я был там – во время несчастного случая – и он действительно оказался стопроцентно ужасен. Я и сегодня помню все в таких ярких конкретных подробностях, что это больше напоминает чуть ли не видеозапись, а не воспоминание – мне говорили, это часто случается с травматическими событиями, – но при этом я никак не мог пересказать матери от начала до конца, что произошло, чуть ли не уничтожив ее, и так убитую горем, хотя практически любой бы сказал, что во многом ее горе – нерешенные конфликты и обиды времен брака, ее кризиса личности в 1972-м в возрасте сорока или сорока одного года и развода, о чем в свое время она практически не успевала толком задуматься, так глубоко почти сразу же окунулась в движение за права женщин, просвещение общества и новый круг странных и в основном полных женщин за сорок, что, знаю, практически убило отца, учитывая, каких он был традиционных и строгих правил, хотя мы с ним никогда не обсуждали это напрямую, а с матерью он умудрялся оставаться довольно хорошими друзьями, и я ни разу не слышал от него на эту тему ничего, не считая редкого ворчанья, что большая часть его алиментов идет на книжный магазин, который он иногда называл «этой финансовой черной дырой» или просто «черной дырой» – это само по себе история длинная. Так или иначе, мы никогда об этом по-настоящему не говорили, но сомневаюсь, что это так уж необычно в подобных случаях.

Если бы меня попросили описать отца, я бы в первую очередь сказал, что брак моих отца и матери – один из немногих, что я видел, где жена заметно выше мужчины. Мой отец был где-то метр семьдесят и не толстый, но грузный, как бывают грузными многие низкие мужчины под пятьдесят. Весил он, наверное, около 80 кг. Ему шел костюм – как у многих мужчин его поколения, его тело казалось чуть ли не созданным для того, чтобы занимать и поддерживать костюм. И у него их хватало: дорогих, в основном с одной пуговицей и с разрезом на спине, неброских и консервативных, трехсезонных, из шерстяной ткани, а еще он купил один или два из жатого ситца – для жаркой погоды, когда отец отказывался от своей обычной деловой шляпы. К его чести – как минимум, если оглянуться назад, – он отвергал широкие галстуки, яркие расцветки и широкие лацканы так называемой современной моды, а феномен выходных костюмов или вельветовых курток тех времен считал дурновкусием. Он не заказывал костюмы, но покупал почти все в «Джеке Фэгмане» – очень старом и уважаемом мужском магазине в Виннетке, куда ходил с тех самых пор, как наша семья переехала в Чикаголенд в 1964 году, – и некоторые из них были ну очень хорошие. Дома отец, как он выражался, ходил в «штатском» – обычных брюках и трикотажных сорочках, иногда со свитером-безрукавкой – для них он предпочитал узор «аргайл». Иногда кардиганы – впрочем, думаю, он знал, что кардиганы его полнят. Летом мы иногда наблюдали страшное явление бермуд с черными носками – как потом оказалось, других у моего отца никогда и не было. Один пиджак, размера 36R из полуночно-синего шелка фасонной крутки, остался со времен его юности и раннего периода ухаживаний за мамой, рассказывала она, – после аварии ей было тяжело о нем даже слышать, куда там помогать мне решить, куда его деть. В гардеробе висели его лучшие и третьесортные пальто, тоже из «Джека Фэгмана», все – через пустую деревянную вешалку между ними. Выходную и офисную обувь он вешал на колодки; кое-что осталось еще от его отца. (Под «кое-чем», очевидно, имеются в виду колодки, не обувь.) Еще имелась одна пара кожаных сандалий, подаренных на Рождество, которые он не только ни разу не носил, но даже не оторвал ярлычок, выпавший на меня, когда я перебирал и опустошал его гардероб. Мысль о подкладках в обувь для роста ему бы и в голову не пришла. В то время я, насколько помню, ни разу не видел обувные колодки и не знал, для чего они, так как никогда не заботился о собственной обуви и, собственно, не ценил ее.

Волосы отца – в молодости, судя по всему, почти русые или даже светлые, – сперва потемнели, а потом их пронизала седина; они были гуще моих и при влажной погоде кудрявились на затылке. Его шея под затылком всегда была красной; в целом он отличался румяной кожей, как у некоторых грузных мужчин в возрасте бывают румяные или багровые лица. Отчасти краснота, наверное, врожденная, а отчасти психологическая – как и большинству мужчин его поколения, ему были свойственны нервозность и жесткий самоконтроль: личность типа А [76], но с доминирующим супер-эго, с такими сильными ограничениями, что они в основном проявлялись в виде гиперболизированного чувства собственного достоинства и точности в движениях. Он почти никогда не позволял себе открытых или ярких выражений лица. Но и спокойным человеком его никто назвать не мог. В речи или поступках отца нервозности не чувствовалось, но у него самого имелась аура крайнего напряжения – помню, казалось, что в состоянии покоя от него идет легкий гул. Оглядываясь назад, подозреваю, на время аварии ему оставался год-другой до курса лекарств от повышенного давления.

Помню, замечал, насколько осанка или поведение отца необычны для низких людей: многие низкие люди, как правило, вытягиваются по струнке, по понятным причинам, он же казался не