Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

сутулым, но скорее слегка согнувшимся в талии, под небольшим углом, только усиливавшим ощущение напряжения или того, что он всегда шел против какого-то ветра. Знаю, я бы так и не понял, почему он так ходил, если бы не пошел в Налоговую, где увидел осанку многих возрастных инспекторов, которые днями и годами напролет просиживали за столами или тинглами, наклоняясь для инспекции налоговых деклараций – в первую очередь чтобы искать требующие проверки. Другими словами, это поза человека, кому по профессии надо много лет подряд сидеть за столом совершенно неподвижно и сосредоточенно над чем-то работать.

Я правда очень мало знаю о реалиях отцовской работы и всего из нее вытекающего, но хотя бы теперь узнал, что такое системы расходов.

На поверхностный взгляд, в моем вступлении в Налоговую можно увидеть связь с гибелью отца – или, если по-человечески, связь с «утратой» отца, работавшего бухгалтером. Его технической областью были бухгалтерские системы и процедуры, что, как я пойму позже, на самом деле ближе к обработке данных, чем к настоящей бухгалтерии. Впрочем, я уверен, что в любом случае работал бы в Службе, учитывая драматическое событие, которое, помню, совершенно изменило мой фокус и мировоззрение, оно произошло на следующую осень, на третьем семестре после моего возвращения в Де Поль, когда я снова взял курс вводной бухгалтерии на пару с американской политической теорией – мой очередной незаконченный курс в Линденхерсте, когда я просто не засучил рукава и не приложил усилия. Впрочем, это – вернуться на вводную бухгалтерию – я действительно мог сделать как минимум отчасти из желания угодить или отплатить отцу – либо как минимум минимизировать отвращение к себе, от которого страдал после нигилистической сцены в гостиной, которую я только что описал. Наверное, всего через пару дней после той сцены и отцовской реакции я сел на поезд до Линкольн-парка и попытался договориться в Де Поле, чтобы доучиться два своих последних года – четыре семестра, с точки зрения кредита, – хотя из-за пары технических трудностей я смог вернуться только осенью 77-го – это тоже долгая история – и благодаря тому, что засучил рукава, а еще переступил через гордость и попросил подтянуть меня по графикам износа и амортизации, наконец-то в осенний семестр 1978-го сдал вводную бухгалтерию, как и деполевскую версию американской политической теории – там она называлась «американская политическая мысль», хотя их версия и версия Линденхерста были практически идентичными, – пусть и не могу похвастаться оценками, потому что по большей части пренебрег серьезной подготовкой к экзаменам обоих курсов из-за (что довольно иронично) драматического события накануне, случайно произошедшего на совершенно другом курсе Де Поля, на который я даже не записывался, а просто как бы ввалился по невнимательности в зачетный период перед рождественскими каникулами и был так драматически тронут и взволнован, что почти не готовился к экзаменам собственных курсов, хотя теперь не из-за безалаберности или лени, нет, я решил, что мне нужно основательно и сконцентрированно все обдумать после драматической встречи с иезуитом – тот заменял преподавателя на углубленном курсе по налоговому учету, куда я, как уже упомянул, попал по ошибке.

Дело в том, что работа в Налоговой, вероятно, привлекает определенные типы людей. Людей, кто, как сказал заменяющий отец в тот последний день на налоговом курсе, «призван учитывать». В смысле, мы, вероятно, говорим чуть ли не об особом психологическом типе. Не самом распространенном – может, один на 10 тысяч, – но главное, что люди этого типа, решив, что хотят работать в Службе, очень-очень этого хотят и очень целеустремленно к этому идут, и их трудно сбить с пути, когда они сфокусируются на истинном призвании и начнут к нему активно стремиться. И в такой большой стране, как Америка, даже одних на десять тысяч находится немало – около двадцати тысяч, – и для них Налоговая отвечает всем профессиональным и психологическим критериям истинного призвания. Эти двадцать с чем-то тысяч и составляют ядро Службы, или сердце, и не все занимают высокие посты в администрации, хотя кое-кто – да. Это двадцать тысяч из более чем 105 тысяч сотрудников Службы. И, разумеется, у этих людей есть общие характеристики, прогностические факторы, которые рано или поздно порождают истинное желание заниматься налоговым учетом, администрацией систем и организацией, а также посвятить себя администрированию и обеспечению налогового законодательства этой страны, представленного титулом 26 Свода федеральных нормативных актов и Исправленным законом о внутреннем налогообложении 1954 года, плюс всеми нормативно-правовыми актами, обусловленными Законом о реформе налоговой системы 1969 года, Законом о реформе налоговой системы 1976 года, Законом о доходах 1978 года и так далее и тому подобное. Что это за причины и факторы, в какой мере они сосуществуют с необходимыми для Службы талантами и склонностями, – вопросы интересные, и нынешняя Налоговая проявляет активный интерес к их пониманию и изучению. Если говорить обо мне и о том, как я сюда попал, то самое важное, что я их в себе обнаружил – факторы и характеристики, – и обнаружил внезапно, в результате, как казалось в то время, не более чем безответственной ошибки.

Я опустил тему злоупотребления рекреационными наркотиками в тот период и влияния некоторых наркотиков на то, как я сюда попал, что ни в коей мере не является одобрением наркотиков – это просто история об одном из факторов, в конце концов привлекших меня к Службе. Но запутанная и довольно окольная. Очевидно, наркотики играли важную роль в субкультуре той эпохи – это знают все. Помню, под конец семидесятых самым крутым рекреационным наркотиком в кампусах Чикаголенда считался кокаин, и учитывая, как я в то время хотел вписаться в компанию, уверен, я бы часто употреблял кокаин, или «кокс», если бы мне понравился его эффект. Но нет – в смысле, не понравился. Кокаин не вызывал эйфорического возбуждения – скорее, действовал как десяток чашек кофе на пустой желудок. Ужасное ощущение, хотя все вокруг, вроде Стива Эдвардса, и восхваляли его так, будто он приносит самые лучшие ощущения всех времен. Я этого не понимал. Еще мне не нравилось, как у только что принявших кокаин странно и неуправляемо пучатся глаза и дергаются губы и что им внезапно кажутся невероятно глубокомысленными даже поверхностные или очевидные идеи. Мое общее впечатление от того периода – вечеринка, где со мной очень быстро и напряженно говорит кто-то упоротый, а я пытаясь незаметно попятиться, и каждый раз, как делаю шаг назад, он делает шаг вперед, и так далее и тому подобное, пока меня не