Крестьянский король - Никифор Гойда

Марфа улыбнулась:

«Значит так и запишем. Подушка тёплая, ткань вечером, утром приподнять».

Мы двинули к реке. Там уже шуршали Савелий и Пётр с Ефимом. Вдоль берега лежали связки хвороста, туго перевязанные лыком: фашины. Их мы и собирались забивать в линию ниже каменного основания, чтобы создать ровную косую стенку для воды. Не плотину стеной, а мягкую щётку, которая притормозит струю, не удушит её и не сорвёт берег.

Я показал палкой по глине:

«Лоток пойдёт отсюда, дугой, и выйдет к колесу вот здесь. Сюда встанет затвор, вот в эти пазы, которые вчера врубили. Если пустим всё прямо, вода возьмёт разгон, ударит в пятку колеса и будет брызгать, как дура. Надо дать ей присесть. Фашины её успокоят. А ещё мы выкопаем отводной карман чуть ниже. Когда в половодье вода пойдёт выше метки, карман примет лишнее. Ничего здесь не разнесёт».

Пётр почесал затылок:

«А не заведёт ли так, что весь поток уйдёт в карман. И колесо станет пустым».

Я сел на корточки, провёл пальцем по мокрой глине, нарисовал простую стрелку, а рядом три черточки поперёк:

«Смотри. Карман будет выше основной кромки и откроется только при высоком уровне. Пока вода ниже этой отметки, она идёт по лотку в колоду. Когда поднимется, через заборную щель уйдёт лишнее. Это как край поддона на столе. Пока кромка пустая, суп не выльется. Подперли краешек — пошло через край».

Савелий присел рядом:

«Значит, не плотина, а умная канава. Верно. Когда делали неумно, воду срывало. С твоим карманом она сама себя обижать не станет».

Мы начали ставить фашины. Роман держал стойку, Ефим забивал кол, Савелий подавал хворост, я вязал узлы и следил за линией. Лошадь Матвея стояла тёплая, дышала спокойно, тянула на полозьях камни к кромке. Камень уходил в глину без спора, как будто хотел занять своё место.

К нам подошёл Никита. Он привёл двоих из новоприбывших без лишнего шума. Мужчины говорили мало, смотрели больше. Я сказал:

«Пока лопаты и кувалды у нас, берите ломики, снимайте верхний рыхлый слой на том берегу. Сделаем там площадку под временный мосток. Потом через него пойдут бревна для колеса и стропила. В болото не лезем. Ничего героического. Только сухое».

Они кивнули и пошли. Никита притормозил меня:

«На верхнюю кромку лотка что кладём. Доска или брус».

«Сначала брус, потом на него доска, чтоб не повело. Пазы под затвор уже готовы. Затвор делаем щитовой, в две дощечки с промазкой из глины с золой. Колоду ставим на клинья, чтобы можно было поджать и отпустить без кирдыка. Рукоять с верхнего берега».

«Понял», — сказал Никита и ушёл за инструментом.

Пока мы возились на воде, у домов зашевелились рассадники. Дарья с Ульяной накинули рамки, Натянули промасленную ткань ровно, без пузырей. Под тканью парило мягко. Марфа под каждым ложе поставила таблички из щепы. Параскева с Аграфеной носили землю в корытах, подсыпали, чтобы позже корни не касались сырых комков. Лёнька тянул верёвку вдоль будущих участков, чтобы было прямо, но не упирался носом в пальцы и не спорил про «на палец ближе, на палец дальше». Мы договорились: в этот раз меньше разговоров про расстояния, больше внимания к структуре земли. Где рыхло, там будет всход. Где комья и корка, там хоть ровняй линейкой, толку не будет.

Днём пришли первые вести о хозяине леса. На краю пойменного луга нашли след. Большая пясть, чёрная вода в отпечатках, по кромке выдавлена прошлогодняя трава. Ходил ночью, обнюхивал, на людское не пошёл. Собаки поднялись на лай и с поляны он ушёл к перелеску. Мы собрались коротким кругом у речки. Матвей сказал:

«Тут дело простое. Не раззадоривать. Детей держать у дворов. Рыбьи остатки и костные вещи ночью не оставлять. Выносной мусор закрывать. Звенелки повесим по двум тропам. Не люблю, когда хлопают доски, но пусть теперь хлопают».

Я добавил: