Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

доме. Разве что пару раз мы раскланивались с ней, случайно встретившись на улице. Она так прекрасна, так совершенна и элегантна! Когда мы с другими девушками из монастырской школы парами идем по улице и вдруг встречаем ее, я чувствую себя и всех остальных учениц зверюшками из Ноева ковчега…

Дживан заставил себя улыбнуться, но не сказал ни слова.

– Хотя мы обе – и я, и она – знаем, что у нас есть общий друг, – продолжала между тем Пьера. – Не странно ли это? Ведь мы родом из столь далеких друг от друга мест. Он, конечно, теперь живет в Красное. Баронесса говорила, что он, возможно, посетит этой весной и Айзнар. И все-таки очень странное возникает чувство, когда человек, которого ты совершенно не знаешь, оказывается близким знакомым того, кого ты знаешь с детства! Верно?

Совсем не то она говорит, совсем не то! Пьера так дрожала, что даже зубы стучали. Она умоляюще посмотрела на Косте, надеясь все же заставить его сказать хоть что-нибудь и прервать наконец ее дурацкую болтовню. И пусть упадет топор палача!

Он предложил ей руку и сердце. И она ответила согласием.

Пьера глядела на переплетенные пальцы их рук. Интересно, думала она, когда он успел снять с руки золотое обручальное кольцо? Только сегодня или все-таки раньше? До этого ей и в голову не приходило проверить, носит ли он это кольцо. Рука у него была смуглой и сильной, с ухоженными ногтями; на такую руку приятно было смотреть, приятно чувствовать ее теплое пожатие.

– Пьера… о Господи! – прошептал он, и она почувствовала – с тревогой и радостью, – что он весь дрожит. Он выпустил ее руку и несколько раз прошелся по комнате. – Я напишу твоему отцу! – сказал он ей почему-то угрожающим тоном.

– Ну конечно. И я тоже.

– У меня ребенок…

– Я с ним хорошо знакома!

– К тому же мне скоро сорок! – сказал он, заглядывая ей в лицо.

– Тридцать восемь, – возразила она.

Это отрезвило его.

– И все равно это вряд ли понравится графу Вальторскару, – сказал он, хотя уже значительно спокойнее. – Тебе ведь только семнадцать.

– Моей матери тоже было семнадцать, когда они с отцом поженились. А ему было тридцать три. Да и вообще папе почти всегда нравится то, что я делаю.

– Но его, конечно же, не обрадует то, что он может потерять тебя, Пьера.

– Но… мы же будем иногда приезжать, правда? К нам, в Малафрену? – На этот раз смутилась она.

– Конечно будем!

– Ну, тогда все в порядке.

И печаль Пьеры улетучилась без следа. Слово «потерять» ранило ее сердечко как острый нож, но боль она чувствовала лишь мгновение: потерять отца, потерять озеро, дом, лестницу с толстыми купидонами… Нет, это совершенно невозможно! Конечно же, она будет часто приезжать домой! Ей совсем не обязательно постоянно жить здесь, в долине. И она решила больше об этом не думать.

А Дживан Косте, перестав наконец метаться по комнате, думал о том, что бы такое еще теперь сказать Пьере, какое еще препятствие нарисовать для нее, хотя вступить с нею в брак он сейчас хотел больше всего на свете. Пьера ободряюще улыбнулась ему. Ей было искренне его жаль и совсем не хотелось смотреть, как он мучается. Он был в эти минуты очень красив – гордая посадка головы, суровое смуглое лицо… Увидев, как ласково она ему улыбается, он сглотнул комок в горле, но так ничего и не сумел ей сказать.

– Я думал… может быть, к следующему Рождеству… – с трудом выговорил он.

– Только к следующему Рождеству?

– Твой отец наверняка захочет, чтобы ты доучилась этот год в монастыре Святой Урсулы. И потом, год – это… соответствует нашим обычаям… собственно, даже меньше чем год…

– Десять месяцев, – мечтательно сказала она, разглядывая свои руки.

– Может быть, это слишком скоро?

– О нет! А нам нужно сразу объявить об этом?

– Нет, пока ты сама не захочешь, – сказал он с облегчением, явно за что-то ей благодарный. Она не поняла, за что именно.

– Но мне бы очень хотелось сразу все рассказать Белейнинам! И папе. И Лауре. О, я уверена, Лаура очень понравится вам, господин Косте!

– Меня зовут Дживан, – напомнил он вежливо, и оба они, рассмеявшись, посмотрели друг другу в глаза.

И Пьера вдруг заметила, что этот взрослый мужчина растерян, как мальчишка; и она снова рассмеялась. Это приносило такое огромное облегчение – смеяться.

– Кто такая Лаура? – спросил он.

– Моя лучшая подруга, Лаура Сорде. – Произнося это имя, Пьера вдруг снова смутилась. – Она ужасно милая! – И она потупилась, точно примерная школьница.

Дживан Косте чувствовал себя с нею гораздо свободнее, когда она смущалась вот так, а не предлагала ему немедленно исполнить то, во что сам он еще не до конца поверил. Он подошел к ней совсем близко, ласково взял за руку и с нежностью сказал:

– Хорошо, девочка. Я буду только рад, если ты поговоришь со своими родственниками. Я хочу, чтобы у тебя было достаточно времени, чтобы проверить себя. Я чувствую, что мне… Знаешь, для меня даже просто любить тебя – уже огромное счастье… А теперь я, пожалуй, пойду. И вернусь, когда ты сама позовешь меня.

– Сегодня вечером?

– Хорошо, сегодня вечером, – согласился он с той же ласковой улыбкой, которая так меняла его суровое лицо, и тут же ушел.

Четыре стакана чаю в серебряных подстаканниках продолжали остывать на столе. Пьера вскочила и бросилась искать госпожу Белейнин. Ей не хотелось оставаться в одиночестве. Женщины встретились на лестнице.

– Он ушел? – встревоженно спросила старшая.

– Да, – ответила Пьера и вдруг разрыдалась.

– О моя дорогая, девочка моя! – шептала госпожа Белейнин, обнимая Пьеру и баюкая ее в своих объятиях. – Ну-ну, не плачь, все уже позади. Это я виновата! Зря я оставила вас наедине!

– Но я совсем и не собиралась плакать! – И Пьера зарыдала еще горше, уткнувшись лицом в мягкое, душистое плечо госпожи Белейнин.

– Бедная детка, все это наша вина. До чего же я глупа! Ах, какое несчастье, какое несчастье!

– Но это вовсе не несчастье… знаете, мы скоро поженимся… на следующее Рождество! И я понятия не имею, с чего это я так расплакалась!

– На следующее Рождество? Так вы помолвлены? – Госпожа Белейнин совсем растерялась и тоже заплакала. – Ах, боже мой! Я ведь не поняла… мне показалось, мы совершили ужасную ошибку… Но отчего все-таки ты плачешь, Пьера? Что тебя огорчает?

Ей был виден только широкий, чистый и по-детски упрямый лоб Пьеры, потому что девушка по-прежнему прятала лицо у нее на плече. Она повторила свой вопрос еще более ласковым тоном, ибо и сама