Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

воюют друг с другом, — продолжал я, глядя прямо на одного из самых активных моих «оппонентов», заместителя Ежова по фамилии Шапиро. — Нет единой системы заказов, нет стандартизации. Заводы не знают, за какой самолет браться. В итоге мы тратим огромные народные деньги, а на выходе получаем несколько опытных образцов и постоянные конфликты.

Я видел, как загорелись глаза у некоторых присутствующих. Это была тема, на которой можно было сделать головокружительную карьеру.

— Мне кажется, — подытожил я, — что именно здесь сейчас требуется приложение сил ЦК. Необходимо создать специальную комиссию или даже отдельный сектор в нашем отделе, который бы занялся исключительно авиационной промышленностью. Нужно разработать единый план развития, провести унификацию, навести порядок в распределении заказов между КБ и серийными заводами. Тот, кто возглавит это направление и сможет распутать этот узел, окажет партии неоценимую услугу. Если мне позволят товарищи, могу возглавить это направление.

Я специально заострил внимание, будто сам претендую на эту роль. Их желание что-нибудь у меня отжать читать на лицах при каждом совещании, а тут я им давал такой чудесный повод.

И они клюнули.

После совещания ко мне подошел Шапиро.

— Интересную мысль вы подали, товарищ Брежнев. Очень своевременную. Это действительно проблема государственного масштаба. Надо будет ее серьезно обсудить. Ваше же желание, взять на себя такую ответственность, похвально, но все же распыляться не стоит. Одно дело делаем, а ваш ЭНИМС и радиофакультет, насколько я вижу, требуют от вас полной самоотдачи.

Я понял, что наживка проглочена. В течение следующих нескольких недель в отделе только и разговоров было, что о наведении порядка в авиации. Началась подковерная борьба за право возглавить это новое, перспективное направление. Меня мягко «оттерли» от этого «пирога», а мой скромный ЭНИМС на фоне этой «битвы титанов» отошел на второй план. Про него на время забыли.

Я добился своего. Я переключил внимание хищников на другую, более крупную добычу. А сам получил драгоценное время, чтобы спокойно укрепиться на своих позициях и продолжить делать то, что считал действительно важным. Я научился главному правилу аппаратной борьбы: лучший способ защитить свой окоп — это указать противнику на более привлекательную и незащищенную высоту.

Пока в недрах Орграспредотдела разворачивалась борьба за кураторство над авиапромом, я с головой ушел в свои проекты. ЭНИМС набирал обороты, Дикушин со своими ребятами уже выдал первые чертежи унифицированных узлов, а на радиотехническом факультете в МВТУ пока собирался научный и педагогический состав, и писалась учебная программа. К тому же требовалось связать факультет с промышленностью, что было изначальной моей идеей, а вот это было гораздо сложнее. Но я не сдавался. Я мотался между Старой площадью, Бауманкой и заводскими цехами, чувствуя себя дирижером, управляющим сразу несколькими сложными оркестрами.

Моя жизнь в аппарате ЦК давала мне доступ к информации, которая не попадала на страницы газет. В кулуарах, в случайных разговорах в столовой или курилке, я улавливал обрывки сведений, которые складывались в общую, порой тревожную, картину.

Однажды, ожидая приема у одного из помощников Молотова, я разговорился с пожилым, усталым работником из Наркомата торговли. Мы обсуждали проблемы снабжения, и он, понизив голос, обронил фразу:

— Хлеба в этом году снова не хватает. Все идет на экспорт и в… особые хранилища.

«Особые хранилища». Это слово зацепило меня. Я вспомнил свое давнее письмо Сталину о необходимости создания стратегических запасов продовольствия на случай войны или неурожая. Неужели?..

Позже, уже через Бочарова, который по старой дружбе делился со мной некоторыми слухами, я получил подтверждение. Да, решение было принято. Еще в конце 28-го года вышло секретное постановление Политбюро о создании системы государственных резервов. В обстановке строжайшей тайны по всей стране, в укромных, хорошо охраняемых местах, начали закладываться склады. Туда свозили не только зерно, но и мясные консервы, сахар, соль, махорку, медикаменты. На общую публику эта информация, разумеется, не выходила. Наоборот, все трудности со снабжением списывались на происки кулаков и вредителей. Последнее становилось все более популярной темой газетных передовиц — после прошлогоднего «Шахтинского дела» борьба с вредительством все чаще становилась предметом дискуссий. «То ли еще будет?» — не видя способа что-либо изменить, с горечью думал я.

Жизнь шла своим чередом. Я сдал весеннюю сессию, получив «зачет» по большинству предметов почти автоматом — преподаватели и парторг понимали, что моя работа в ЦК важнее формального присутствия на лекциях. Лида, как увлеченный радиолюбитель, попала в список подлежащих переводу на радиофакультет МВТУ, о чем с радостью писала мне в письмах. В общем, все шло сравнительно хорошо.

И вот однажды, в один из теплых майских дней, когда Москва уже оделась в нежную зелень, а в открытые окна моего кабинета на Старой площади доносился гул просыпающегося города, секретарь принесла мне почту. Среди казенных конвертов с грифами наркоматов и обкомов я увидел один, обычный, с корявым, плохо знакомым почерком. Адрес был написан неровными буквами: «Москва, ЦК ВКП (б), товарищу Брежневу Леониду Ильичу (лично)».

Я вскрыл его. Внутри был сложенный вчетверо листок из школьной тетради. Я пробежал глазами первые строки и замер. Письмо было из далекого, почти забытого прошлого. Из моего родного Каменского.

Оно начиналось словами: «Здравствуй, Леня! Пишет тебе твой старый друг, Костя Грушевой…»

Глава 14

Едва я прочитал первые строки, как передо мною встало залитое солнцем Каменское, наш старый дом, лицо Костика — верного, основательного, надежного друга, с которым мы пережили столько приключений и совершили столько дел. До этого самого момента я даже не осознавал, до какой степени соскучился по той простой и ясной жизни, насколько устал от этого вечного напряжения, от необходимости просчитывать каждый шаг и каждое слово, от невыносимого, глубинного одиночества властных вершин, к которым я так отчаянно стремился. Письмо Кости было как глоток свежего воздуха в душной атмосфере интриг, как весточка из мира, где дружба была не инструментом, а самоцелью. Костя писал, что жизнь его, в общем, складывается неплохо. Он, как и мечтал, осуществил свою главную цель — получил высшее образование, окончив Днепропетровский металлургический институт. Теперь, как молодой специалист, он ожидал распределения, и именно этот момент стал центральной темой его письма.

«…Предлагают ехать на Урал, на Магнитку, — выводил он своим старательным почерком. — Дело, конечно, большое, всесоюзная стройка, гордость первой пятилетки. Но так далеко от родных, от дома, да и, честно говоря, Леня, страшно немного. Говорят, там степь голая, бараки да морозы зимой такие, что железо трещит. Леня,