Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

«Я счастлив, что у нас будет семья. Я позабочусь о них, буду их содержать».

«Вам не о чем волноваться. Я люблю вашу дочь».

И он не лжет; он презирает мужчин, которые лгут.

Он стал ценить Мэй ― такой, какая есть.

Она ему нравится, он дорожит ею. Это ведь тоже своего рода любовь?

Сколько она для него делает, как беспредельно любит его… как он может не замечать?

Меньшее, что он может ей дать, ― это крыша над головой. И пусть есть вещи, которые он никогда не сможет ей предложить

(даже он не настолько глуп, чтобы думать иначе),

но хоть что-то ей дать он может.

А эта сильная, пылкая любовь еще придет.

И тогда их маленькая семья станет еще крепче.

Его дочь в руках кажется легкой как перышко.

Она ерзает, шевелит губами, дергает маленькими ручками и ножками.

Он боится, что одно неверное движение ―

и она выскользнет у него из рук и разлетится на осколки, как разбитая чашка.

Он не может описать, что чувствует.

Конечно, это любовь ― разве может быть иначе?

Но эта любовь тяжелая, будто увешанная камнями,

и ему кажется, что он тонет.

Больше он ничего не чувствует.

Он касается губами макушки дочери.

Он думает о родителях, и в голове возникают вопросы…

Нет, лучше ими не задаваться. Какой смысл?

Мэй поворачивается на больничной койке.

Дочь издает тихий возглас.

Луна за окном кажется огромной на фоне темного неба ―

безмолвный свидетель их новой жизни.

Он снова укладывает дочь в постель к Мэй,

садится рядом и берет ее за руку.

― Мы рядом. Все в порядке.

Она открывает глаза, видит их и улыбается.

― Я так счастлива, ― шепчет она, и в уголках глаз собираются слезы.

― Я не помню, когда в последний раз была так счастлива. Наверное, никогда.

Он улыбается ей в ответ и сжимает ее руку.

― Я рад, ― говорит он.

Да. Вот оно. Все, что он искал. Наконец-то.

Он отправляется в прошлое, и на этот раз Пегги не приветствует его так,

как раньше, ― больше никаких поцелуев, никаких прикосновений, от которых его кожа горит огнем.

Судя по всему, в ее времени

она уже сказала ему, что им стоит остаться друзьями.

Это видно по тоске в ее глазах,

когда она смотрит на него. По порывистости объятий.

Так что он усаживает ее и говорит:

у меня потрясающая новость.

Выслушав его, она лучезарно улыбается.

Я так счастлива за тебя, говорит она.

Он спрашивает: так и должно было случиться, да?

Она пожимает плечами. Не знаю. Это ты мне скажи.

Меня бесит, что мы постоянно должны говорить загадками.

Она смеется. Ну, это только твоя вина.

Его с новой силой тянет к ней,

и он печально спрашивает:

помнишь, как мы познакомились?

Да, конечно, отвечает она. С тех пор все так изменилось.

Но это не должно измениться. Он указывает на себя и на нее.

Наша дружба. Она останется прежней.

О, Томми. Она горестно усмехается, качая головой.

Единственное, что не изменилось, ― это то, как ты до сих пор поражаешь меня своим…

Обаянием?

Вот уж нет, фыркает она. Но ты только что стал отцом, так что не стану тебя обижать.

Он расплывается в улыбке. Пег, я уже скучаю по тебе.

Они пытаются строить общий быт:

Мэй переезжает из своей однокомнатной квартиры в дом Томми.

Все, что она привезла в Англию, теперь хранится в его спальне

и частично ― в спальне его сестры в конце коридора.

Она сдерживается, чтобы не подслушивать, когда он звонит в Гонконг и рассказывает сестре,

что его дочь появилась на свет.

Когда она перемещается по дому с дочерью на руках,

за ней следят глаза его родных ― портрет за портретом.

Над ними нависает висящий в гостиной олень, которого она терпеть не может.

Она развешивает одежду в его шкафу, в отведенном для нее месте,

раскладывает детские принадлежности, находит места для своих вещей,

и постепенно дом, который был только его, начинает меняться,

превращаясь в совершенно другое пространство ―

наполненное ее ароматом, ее вещицами, плачем их ребенка.

Ее родители в Гонконге не понимают, почему она не возвращается домой.

― Я люблю его, ― говорит она, ― вы ведь хотите, чтобы мы поженились, правда? У него вся жизнь здесь, мы не можем уехать.

Их гнев и разочарование ― слезы матери и мрачное молчание отца ―

чувствуются через трубку, но она стоит на своем. Она всю жизнь ждала момента, когда сможет это сделать.

Энн так злится, что даже не присылает племяннице подарков.

― Как ты не понимаешь, что это большая ошибка? ― шипит старшая сестра, которая когда-то была ее лучшей подругой. ― Вы же не женаты. Тебе даже двадцати пяти нет. Немедленно езжай домой.

― Но теперь, ― говорит она им всем, ― это моя семья. И у нас все хорошо.

И она права: у них все хорошо. Изнурительно, но хорошо.

Эти первые недели и месяцы, когда Дэйзи и все, что Дэйзи нужно, составляют для нее весь мир.

Новый дом. Любимый мужчина. Мужчина, который наклоняется, чтобы поцеловать их дочь в лоб,

берет ее на руки и ходит с ней по комнате, пытаясь убаюкать,

прижавшись красивым лицом к ее нежному личику.

Она смотрит на них, и ее сердце едва не лопается;

она думает, что о таких чувствах обычно пишут книги, сочиняют песни, снимают фильмы.

Вот оно, прямо у нее перед глазами. Только для нее.

Это принадлежит только ей.

Единственное время, когда она чувствует, что он не с ней, ― когда он отправляется в свои путешествия.

Как только он рассказал ей о своих способностях, она поняла, что они не будут обсуждать это в подробностях.

Она никогда не поймет, каково это, чего это стоит,

и она решает, что не вправе требовать от него большего.

Она понимающая женщина, говорит она себе.

Участливая. Щедрая.

Бывают ночи, когда он ложится спать за пару часов до рассвета.

Тихо устраиваясь рядом с ней и осторожно укрываясь одеялом,

он не забывает чмокнуть ее в щеку.

Ей бы хотелось, чтобы он рассказывал ей, где бывает, с кем видится, ―

в глубине ее сознания маячит подозрение ―

но он всегда возвращается домой, ведь так?

Мэй не хочется думать, что у него есть другая женщина.

Она выросла среди