Тысяча ключей Мерлина - Tom Paine

— Он же еще только получил печать и толком не умеет управлять энергией клинка, — негромко сказала Довлатова, обращаясь к Морозову.

Выслушав Довлатову и посмотрев на Добровольского, Морозов повернулся ко мне, произнес:

— Самойлов нарушил правила. И вы, Осипов, тоже нарушили правила. Чтители тоже проявили халатность, не прекратив атаку на вас. Однако вы вошли в ритуальный круг, что нельзя игнорировать.

— Я готов остаться и сразиться с Самойловым! — продолжавший гореть внутри меня гнев заставил выкрикнуть меня.

— Нет! — выкрикнул Иваныч. — В дуэльном кругу сражаются два хранителя, надеюсь, вы помните это, а соответственно я прошу вас выпустить Осипова из него, а я останусь и продолжу дуэль.

Морозов перекинул взгляд на Иваныча, внимательно смотря на него.

— Господин ключник, разрешите юному хранителю себя проявить, если он сам того желает, — выкрикнул радостно Добровольский. Стоящая рядом с ним Алина утирала слезы, глядя жалобно на Морозова, но молчала, не перечив отцу.

Морозов посмотрел на Добровольского, потом на Алину, потом резко перевел взгляд на меня и вновь на Добровольского, произнеся строгим голосом:

— Я сам приму решение!

— Морозов, я тебя прошу, не оставляй пацана в кругу! — практически умоляя, произнес Иваныч.

Морозов поглядел на Иваныча, потом, повернувшись ко мне, произнес:

— Ты уже полноценный хранитель, поэтому разрешаю тебе самому решить. Останешься сам, и я разрешу Петренко покинуть круг. Решишь уйти сам — Петренко останется, но этот выбор будет на твоей совести! Делай выбор!

— Я остаюсь в кругу! — неожиданно непонятно откуда взялась смелость, и уверенность в себе заставила меня выкрикнуть. Я успокаивал себя тем, что я умею создавать щит и наносить единственную атаку, и этого мне будет достаточно, главное, не вступать в ближний бой, владение клинком у меня пока на уровне — нуб.

— Зачем! — с горечью в голосе произнес Иваныч, опустив руки, подходя ко мне.

Краем глаза я заметил, что пока Морозов решал о дальней судьбе дуэли, Самойлов поднялся с земли и, слегка прихрамывая, крутился возле столба, не скрывая улыбки. Вероятно, оттого, что у него появилась возможность разобраться со мной, особенно после того как он упустил меня в прошлый раз.

— Петренко, покиньте круг! — прокричала Довлатова с подачи Морозова, который положил ей руку на плечо, словно дав команду своему цепному псу.

Иваныч, склонив голову, вышел из круга, заняв мое место рядом с Топором по периметру круга.

— Продолжаем дуэль! — выкрикнул Морозов, хлопнув в ладоши.

Я резко устремил взор на камень, за которым скрывался Самойлов. Воспоминания атак на меня и его поганая ухмылка вновь разожгли на время потухший гнев. Энергия вновь стала пульсировать по моим венам. Я покрепче сжал в руке клинок, осторожно шагая в сторону столба, стараясь понемногу огибать его.

Через мгновение с обратной стороны появился Самойлов, направив клинок в меня. Из его острия вырвался, разрастаясь, огненный смерч, который извивался спиралью, и на огромной скорости несся в мою сторону.

Едва успев поднять клинок перед лицом, я представил щит, который вмиг вновь появился, укрывая большую часть тела от выжигающего огня. Поток ветра, сопровождавший атаку, повалил меня на землю, пронесся вместе со смерчем надо мной.

Когда он закончился, я почувствовал адскую обжигающую боль в ногах. Опустив глаза вниз, я увидел, как кожа на ногах, которая не была укрыта щитом, который поглощал мощь атаки, плавилась прямо на мне. От этого вида страх еще больше меня обуял, и, не выдержав боли, я не просто закричал, а заорал так, что слышно было далеко за пределом круга.

Клинок, лежавший на моей груди, начал сиять голубым светом, выпуская множество маленьких тоненьких нитей тока, которые попадали в мое тело и тянулись к местам на ногах, где были ожоги. Я не сводил глаз со своих ног, боль была нестерпимая, но я видел, как нити тока, словно лазер, удаляющий татуировки, удалял следы ожогов на моей коже, но боль не становилась меньше. Возможно, уже не столько физическая боль поглотила мой разум, сколько боль фантомная, созданная самим моим мозгом, который в панике все еще думал, что я горю словно на костре.

Самойлов, не теряя времени, быстро ковылял в мою сторону, пока я лежал на земле и орал от боли. Видимо, сил у него уже не осталось атаковать меня каким-нибудь шаром магмы или чем-то похуже. Через несколько мгновений он был уже в нескольких шагах от меня. Он рухнул на меня сверху, отчего я еще больше закричал, и замахнулся клинком, хотев рубануть мне по плечу, но я успел вовремя блокировать его удар своим клинком. Он хоть и был ранен, но сил в руках ему не занимать, он давил на свой клинок изо всех, прижав мой клинок к моей груди.

Ощущая горячее пламя, исходящее от его клинка, я отворачивал голову, затем схватил левой рукой за лезвие своего клинка, немного отвел его вверх так, что даже пламя перестало доставать до лица и его жечь.

Самойлов сидел на мне верхом, и я чувствовал его левую ногу рядом со своей. Решив, что пора выбираться из его захвата, я обхватил своей ногой ногу Самойлова и направил все силы в нее, чтобы придавить ногу Самойлова. В следующее мгновение он дернулся и издал что-то похожее на писк. Я почувствовал, что его натиск ослабел, и немедля завалил его на правую сторону, скинув с себя.

Ощущения боли от ожогов ушли, когда я скидывал Самойлова, что помогло мне резко встать на ноги и изо всех сил сначала одной ногой, а потом и другой ударил ему по левой ноге, после чего воткнул свой клинок ему в левое бедро.

Самойлов завопил, выронив клинок из своих рук, я, не отпуская свой клинок, начал его вертеть в ноге Самойлова, слышав, как скрипит его кость, возле которой, видимо, и был клинок. Пока Самойлов истошно вопил, я сделал шаг и отопнул его клинок в сторону. Затем схватившись за клинок, вытащил его из ноги Самойлова, отчего он завопил еще сильнее. Серебряный клинок был окроплен багровой кровью, сквозь которую все так же продолжали вырываться и гаснуть нити электричества.

Поднеся клинок к горлу Самойлова, моя рука начала дрожать, до этого момента я никогда и ни у кого не отнимал жизнь. Пока я держал клинок и собирался с мыслями, взгляд Самойлова из жалостного превращался в злобный и усмехающийся. Он видел, что я не мог решиться, чтобы убить его, и от этого издевающе смеялся. Страх и неуверенность множились в моем разуме и