Чёрная печать империи - Анастасия Разумовская

не люблю холода, – ответила Даша со вздохом. – Чтобы утонуть, понадобится минут десять, думаю. Там водовороты и мост, опять же. Но даже если пять, это очень холодно. И больно.

– Вы пьяны, вряд ли особенно что-либо почувствуете, – возразило видение.

– Может, и нет. Но нельзя отвергать саму вероятность…

У неё путались мысли, и почему-то вопреки расхожему мнению, что пьяному смерть по колено, становилось страшнее и страшнее. Она даже не знала, путает ли слова, или произносит их связно. В голове звучало довольно неплохо.

– Хорошо, – согласился Шаховской. – Давайте начнём сначала: зачем вам топиться?

– Я запуталась.

– Распутайтесь.

– Я зашла в тупик.

– Найдите лестницу наверх.

– Я устала.

– Отдохните.

Она со злостью посмотрела на него:

– Вы – отвратительный человек!

– Я – не человек.

– Но были человеком когда-то. Ненавижу. И ещё больше ненавижу потому, что ничего не могу с вами сделать. Вы – бог. Злой, древний бог этого мира. Вы всемогущи. Непобедимы. Отвратительное качество.

Шаховской наклонился, взял её запястья, словно считывая пульс.

– Найдите того, кто сильнее, – шепнул мягко. – Вы ненавидите меня персонально, или меня как класс? Как весь род?

– Вас персонально, Родион Галактионович. Вы разрушили мою жизнь. Жизнь Симы. Жизнь Агриппины… Вы просто чудовище.

– Но есть ведь тот, кто выше меня, разве нет?

Даша нахмурилась, пытаясь понять, о ком он. Вырвала руки:

– Подонок!

– Что опять не так?

– Вы сейчас, конечно, намекнули на царя, верно? Но вы же не можете не знать, что опричники меня не пропустят! До императора не добраться. Вы издеваетесь надо мной!

Шаховской прищурился – золотые глаза превратились в золотые щёлочки.

– Дарья Романовна, вы православная, но не религиозны, верно?

– Я верю только в себя. Верила.

– Однако по исповеданию – православная? Раз в год на причастие ради справки на службу, так?

Даша насторожилась. Нахмурилась, скривила губы.

– К чему этот вопрос?

– Вы всегда с кем-то боретесь, – выдохнул князь, откинулся на спинку стула, и тьма поглотила его фигуру. Остались лишь золотые щёлочки. – Пошли в жандармы вопреки попыткам вбить в вашу голову иные цели: замуж, дети, кухня. Стали жить с мужчиной вопреки мнению окружающих. Двинулись на семьдесят четвёртый этаж, вопреки отсутствию лифта. Вы всё время прёте против чего-то.

– Зачем вы отключили лифт?

– Решил, что никто в здравом уме не отправится пешком на семьдесят четвёртый. Любой адекватный человек оставил бы «Алатырь» на стойке консьержа и ушёл восвояси. Признаюсь, разговаривать мне не хотелось, но и нарушать своё слово я не привык. В приюте, где вы получили воспитание, директор исповедовала древле-славянство. Значит, исходя из основ вашего характера, можно предположить, что вы рванули в православие. Я прав?

– Да, – процедила Даша.

Было досадно, что Шаховской (пусть он и был лишь видением её пьяного сознания) так точно её прочитал.

– И, возможно, первоначально даже с ревностью?

– Д-да. Но к чему это?

– Почему вы вернулись из монастыря?

Даша устало потёрла виски. Ей не нравилось, как работает её подсознание. Куда приятнее было бы, если бы этот самокопательный вопрос ей задал Лёха. Князь снова возник из тьмы, налил ей настойки.

– Ну же, – подтолкнул к ответу мягко.

– Я сбежала из приюта в монастырь. Они меня выдали обратно. Только для того, чтобы не ссориться с властями. Они знали, что отдают меня язычникам. Но им важнее было сохранить отношения с властьимущими.

– И вы разочаровались?

Даша молча выпила. Гортань уже привыкла, и в этот раз получилось проглотить лаву одним махом. Отвечать не стала.

– Карачун, – пояснил князь. – Сегодня. Самая долгая ночь в году. Костры, маски чудовищ, ночные пляски. В отличие от вас, император исповедует древле-славянскую веру. Что, впрочем, ему не мешает участвовать в пасхальном крестном ходе. Мероприятие состоится на Елагином острове. Конечно, остров будет оцеплен, но ведь у вас осталась магнитка Ярополка, разве нет?

– Её давно заблокировали.

– Уверены?

– Было бы странно, если бы…

– Было бы странно, если бы вы бросились с Литейного, не проверив сначала, вдруг есть иной шанс.

Что-то было в этом не так, что-то было неправильно. Даша закрыла лицо руками, потёрла лоб ладонями. Уставилась на Шаховского, который двоился в глазах.

– С чего вдруг вы мне советуете это? Зачем вам подсказывать, как действовать против себя самого?

– Ну, я же плод вашего пьяного сознания, разве нет? Глупо обвинять собственный бред в алогичности.

Он поднялся, обошёл стол, положил тяжёлые руки ей на плечи, наклонился и шепнул:

– Если вы прямо сейчас встанете и пойдёте пешком, вы как раз успеете. А по пути пары́ «Вельзевула» развеются. Настойка сильная, бьёт сразу в голову, но хмель проходит быстро. А если продолжите пить, плакать и жалеть себя, Дарья Романовна, то вам действительно останется один лишь Литейный мост. Не будьте кисейной барышней, вы же жандарм.

Даша запрокинула голову и увидела прямо над собой его бледное лицо с чёрными провалами глаз.

– Я не знаю, – прошептала, хлюпнув носом. – Не знаю. Не понимаю, зачем и куда иду. За что борюсь.

Шаховской помассировал ей плечи, его горячие пальцы поднялись по её шее, возвращая кровоток, надавили на шейные позвонки. Даша тихонько застонала от удовольствия.

– Разберётесь. Не на пьяную голову. Алкоголь лишь приглушает резкость боли, но в нём нет правды и исцеления. Давайте мы вызовем вам такси? Не до Елагина, но на Крестовский, например, можно. Снимем вам номер на… сейчас шесть… на четыре часа. Вы выспитесь и немного придёте в себя.

– Номер на Крестовском – это всё моё жалованье, – проворчала Даша.

Князь хмыкнул:

– Не всё ли равно вам сейчас?

Он положил ладони на её виски и помассировал круговыми движениями. Даша проворчала:

– Вы хотите вычислить, где я. Как только я оплачу гостиницу, информация поступит в Опричнину…

– Карачун, – шепнул князь. – Я тоже буду на Елагином, с государем. Вы не являетесь персоной номер один, поэтому о деньгах, снятых с карты, мне, безусловно, доложат, но уже после праздника. Часов в… пять утра. И, безусловно, я вас найду, но…

– Но сначала я встречусь с императором.

– Именно. Единственные ночи в году, когда Опричнина почти не бдит. Вернее, три дня. Сегодня – первый. Ну же, Трубецкая, решайтесь.

– Но ночь