Цепь - Ришат Медхатович Мухтаров

– Ну с кругом или с линией. Он же вряд ли вот так вот прямо скажет: «Дорогие сограждане, у меня на лбу полоска, будем решать, что с этим делать».

Оксана хихикнула. Денис всегда радовался, когда Оксана шутила и улыбалась. Ей очень шло хорошее настроение. Оно, безусловно идет любому. Но когда ты привыкаешь видеть человека исключительно с хмурым, печальным, в лучшем случае, задумчивым выражением лица, любая улыбка преображает его до неузнаваемости.

Но сейчас игривая веселость Оксаны нисколько не порадовала Дениса. Упоминание «наших» и «ваших» тревожно кольнуло его. Сразу вспомнились слова Николая, которые сосед-алкоголик произнес той ночью. Денис стыдился своего поведения в той ситуации. И старался спрятать поглубже все воспоминания. Как будто все это творил не он, а какой-то другой человек. Но получалось плохо. Совесть, которая и до этого его не щадила, использовала любую возможность, чтобы заставить Дениса снова пожалеть о содеянном.

Денис постарался скрыть накатившие неприятные чувства, выдавил-таки из себя короткий смешок, в ответ на шутку Оксаны, и уселся рядом.

Ждать пришлось еще долго. В анонсированное время президент на экранах телевизора не появился. Закончились новости. Началась аналитическая передача. Уже и Колбаскин перестал издавать угрожающие звуки – снотворное подействовало. Началась реклама. Было странно смотреть на эти ролики. На экране мелькали счастливые люди с абсолютно чистыми лбами, расхваливающие тот или иной товар. Ролики были сняты еще до появления рисунков. И сейчас выглядели артефактами какой-то другой жизни. Которая, возможно, никогда больше не вернется.

Наконец-то эфир прервался плашкой с текстом-обращением о том, что сейчас перед гражданами страны выступит глава государства. Еще пару секунд томительного ожидания. Вот он на экране. Уверенный в себе мужчина, пристально смотрящий на Дениса и Оксану с экрана, уже своим видом говорящий: «Времена настали непростые, но мы справимся».

– Уважаемые друзья. Граждане, – начал свое обращение президент, поправив очки.

Оксана положила свою руку на ладонь Дениса, лежащую на диване.

– Ну что?  – шутливо произнесла Оксана.

– Сегодня весь мир и наша страна, в частности, встали перед беспрецедентным вызовом, – продолжил президент, чуть нахмурился, и черная полоска на его лбу немного съехала вниз.

9

– Алиса хочет, чтобы ее перевели в другой класс.

Валерий Аркадьевич удивленно посмотрел на Веру.

– В другой класс?… Это в смысле?…

– В десятый «А», – поспешила ответить за мать Алиса. – Из десятого «Б». В котором я сейчас учусь, – на всякий случай уточнила девушка. Мало ли… В школе под тысячу детей. Директор не обязан помнить, в каком именно классе числится каждый ребенок.

Валерий Аркадьевич откинулся на спинку своего кресла и теперь уже растерянно осматривал Алису.

– А почему? – спросил он. – Ты же, вроде, насколько я знаю, с первого класса с этими ребятами… И вот вдруг…

– По личным причинам, – ответила Алиса, немного удивившись осведомленности Валерия Аркадьевича.

– Понимаете, у нас дома один эксцесс произошел… – снова подала голос Вера. – Между Алисой и ее сестрой…

– Олесей, – торопливо заметил директор. Алиса удивленно вздернула брови. Но быстро догадалась – скорее всего, директор досконально изучил личное дело Алисы и все данные о ней и ее родных. Для того интервью. А может, просто из любопытства. Все-таки таких как они в стране было только двое. С чистыми лбами.

– Да, – кивнула Вера. – Ну, подростковые ссоры, сами понимаете.

– И что? Неужели все так серьезно? – спросил директор у Алисы. – Просто пойми мое любопытство. Хочется разобраться. А то… Я сейчас отдам распоряжение, а завтра вы с сестрой помиритесь, и ты придешь обратно проситься. В десятый «Б».

– Все серьезно, – решительно ответила Алиса. – Я сижу за первой партой. И не хочу, чтобы мне на каком-нибудь уроке в затылок или в спину от нее что-то прилетело. Твердое или острое. Она это может.

Алиса бросила настороженный взгляд на кружку, стоящую на столе. Фобии к этому предмету у нее, конечно, не появилось, но неприятные ассоциации все кружки, чашки и стаканы теперь вызывали.

В первые мгновения после того, как чокнутая сестра плеснула в лицо Алисе чай, она толком ничего не поняла. Растерянность и ступор – вот как можно было охарактеризовать ее тогдашнее состояние. Алиса просто стояла с выставленными вперед руками и таращилась перед собой. Ее больше беспокоили намоченные волосы и футболка, чем состояние собственного здоровья. А еще лужа на полу и вопрос, кто теперь все это будет вытирать? И только спустя несколько секунд она осознала произошедшее. Что вообще-то ее окатили кипятком. И хоть жжения и боли она почему-то не чувствовала, паника началась жуткая.

Алиса заорала, принялась трогать свое лицо, семенить на месте и совершенно не понимала, что делать. Первой с растерянностью справилась Вера. Она быстро потащила Алису в ванную, опустила ее голову вниз и окатила холодной водой из лейки душа. Алиса продолжала визжать. Она рисовала себе ужасные картины сползающей с лица обваренной кожи, страшные ожоги, потерю зрения.

Сквозь собственный же визг она слышала крики матери на старшую дочь. Требования, чтобы та быстро несла какие-то мази. И на удивление Олеся слушалась. В считанные секунды та принесла в дрожащих ладонях горсть каких-то тюбиков и вывалила их куда-то на пол. Все это Алиса наблюдала в согнутом положении и не могла толком ничего разглядеть. Но была уверена, что Олеся в тот момент испугалась ничуть не меньше ее самой. Правда, это Олесю нисколько не оправдывало.

После этого мать долго терла лицо плачущей Алисы какими-то мазями. Дула. Повторяла по кругу одни и те же вопросы: «Как ты себя чувствуешь? Не горит? Не щиплет? Ты видишь меня?». И только спустя несколько минут таких манипуляций Алиса с удивлением поняла, что боли все еще не было.

Сначала она решила, что оказали свое действие чудодейственные кремы. Но паника проходила. К ней возвращалась способность здраво мыслить. Она вспомнила, что чай в кружку она налила минут двадцать назад. Все поняла… Истерично, с облегчением принялась хохотать и уселась на кафельный пол.

Наверное, мать в тот момент подумала, что ее дочь сошла с ума от шока и боли. По крайней мере смотрела Вера на нее с тревогой и опаской. Но объяснить Алиса ничего не могла. Единственное, что вылетало из ее рта, было: «Теп… Теп… Теплый… Теплый».

Видок у нее в тот момент, наверное, был тот еще. Мокрая, обмазанная какой-то дрянью, заливисто хохочущая и заикающаяся. Видел бы ее Андрей. Сразу бы, наверное, бросил.

Когда смех отступил, на смену радости и облегчению пришло одно единственное, но очень яркое чувство – ненависть к сестре, которая в