Река Великая - Максим Николаевич Николаев

— Тебе самой Любава готова была выдать сообщников своих, татей, а ты и слушать не стала ее, — он говорил теперь глухим и почти спокойным голосом. — Думала только о своей мести.

— Кто бы ни были тати, недалече они Ящера увезли. Так говорят. Воротить можно.

— Локоть тоже недалече, да не укусишь. И детям не видать боле отца своего. В летописи об этом сказано.

— О чем сказано? О том, что будет? — не поняла Умила.

— Там, где я сейчас, летопись обратная: не о прошлом, а о грядущем. И сколько на земле к своей книге старейшины прибавят, столько от ней убудет.

— Всё, что будет, в одной книге записано? — Жена с недоверием посмотрела на него. — Век, небось, не прочтешь.

— Уже прочел. Немного там страниц. И всё огонь да кровь.

Вдруг раздался стук в дверь. Пока она пятилась вдоль печи, муж не отворачивал от нее свое лицо с мертвыми глазами. Из сеней постучали снова, громче и настойчивей.

Она отворила дверь и подвинулась, пропуская гостя в избу. Людмил Асич нащупал на стене выключатель.

Умила обернулась. Мужа не было. На обеденном столе стояла только пустая миска из-под ухи, рядом лежала ложка. Моль бесшумно билась в окно.

Весть была написана у Людмила на лице, мог и не говорить ничего. Но он всё же промолвил, не глядя на нее:

— Святовита убили.

На глазах у вдовы блестели слезы, но не от горя, а из-за яркого света, от которого она отвыкла за много дней.

— Кто? — спросила она.

— Христиане-сокамерники. На крест нательный одному плюнул.

— Случайно, что ли?

— Не случайно. Целовать заставляли. Измывались.

Броситься оземь, биться головой о доски, выть — так дòлжно было ей поступить по старинам, но женок давно уже не сжигали заживо вместе с умершим супругом, и нынче вдовы по-всякому скорбь проявляли. Кто как с мужем жил.

— За телом поедешь?

— Пока нет. Не отдают. Следственные действия проводят, так мне сказали.

Людмил огляделся по сторонам и принюхался. Везде была грязь, особенно на кухонной половине: на полу — рыбные очистки, в раковине — стопка немытой посуды.

— Может, Виданку Невзорову тебе на уборку прислать? Всё равно без дела девка сидит.

— Не нужно девки. Сама справляюсь.

— Крепись.

Людмил еще постоял, потом в знак сочувствия неловко хлопнул вдову по плечу своей увесистой ладонью и взялся за ручку двери.

* * *

Не зря она деньги носила репетиторам, да и сама каждый вечер — с учебниками. Поступила на бесплатное, на экономику, по баллам ЕГЭ — третье место на потоке. Даша Парамонова до сих пор не могла в это поверить и поэтому, наверно, радости не чувствовала — только усталость. Теперь бы самое то — отсыпаться до самого первого сентября, но у нее как нервный отходняк начался: уже третью ночь подряд не могла заснуть.

В первый миг она не поняла, что за звук такой со двора, а потом мурашки побежали по коже под майкой, и вспомнился сон накануне. Приснилась ей рыба — столько рыбы, сколько никогда отец за раз не ловил. И не то, чтобы плотва, или окушки с уклеей, а всё лещи. Улов не помещался ни в какую посудину, и пришлось достать из подвала древнее прабабушкино корыто, похожее на гроб, но только с ручками не по бокам, а у ног и в изголовье.

Лещи в корыте уже снули. Родители во сне куда-то делись со двора, и они были вдвоем с Матюхой. Брат затеял чуднýю игру: решил назвать всех рыбин по именам жителей деревни: «Гляди, вот дядя Борис, тетя Надя, дядя Валера Христович, Екатерина Ивановна. — Одну за другой он доставал мертвых рыбин из корыта и представлял старшей сестре. — Валентина Ерофеевна, Никитос, бабушка». Пухлые ладошки были в кровавой слизи. В конце он сунул ей прямо под нос двух жирных лещей: «А это мама с папой!» С этими словами он вдруг заревел. Даша проснулась с колотящимся сердцем.

Дурной сон нужно рассказать, чтоб не сбылся, — так бабушка говорит. Чушь, конечно, никогда не верила она в деревенские приметы. Но теперь Малек за окном так горестно выл, что будто и не выл, а плакал, и Даша сама почти готова была расплакаться вместе с ним: так муторно стало на душе.

Сверху раздался шепот:

— Даш, а за что он воет? Може, болит что?

Старшая сестра оторвала голову от подушки:

— Приснилось что-то. Тебе вон тоже кошмары снятся, когда ты на меня со второго этажа писаешься.

— Я не писаюсь!

Пока она готовилась к экзаменам, Матюха завел привычку вместе с ней полуночничать. Даша насильно заставляла его спать и стращала то волком, то бабайкой, то страшным Речным Дедом, но теперь, когда он сверху заворочался, была только рада.

К Мальку за окном присоединился Боцман, хриплый вой которого звучал еще горше. Потом еще кто-то вдалеке: кажется, Валенок, черный лохматый пес Валентины Ерофеевны.

— Боцману тоже приснилось? И Валенку?

— Они за компанию.

— Можно я к тебе лягу?

На пол глухо приземляется подушка. Перед глазами появляется округлый силуэт брата, висящего на руках.

Даша двигается к стене, Матвей раскладывает на краешке свою маленькую постель. Повернуться лицом к ночной детской — страшно, а к Дашке — душно. Он повертелся немного и остался лежать на спине.

— Как уеду в универ, с кем спать будешь?

— Так ты ведь приезжать будешь.

Она молчит и прислушивается к вою со двора.

— Будешь ведь? Будешь?

— Буду-буду, — вздыхает сестра.

— Всегда-всегда?

— Как вырастешь, ты сам уедешь.

— Не уеду. С папой рыбалить буду. Здесь, в деревне. А ты нам катер купишь, как директором станешь. Купишь ведь?

— Куплю-куплю. — Даша гладит брата по волосам. — Спи уже, деревня.

Собаки перестали выть, но в тишине стало еще страшней. Через полупрозрачные шторы проглядывает луна. В ее тусклом мертвенном свете мультяшные русалки с крабами на обоях в детской превратились в черные зловещие фигуры: как будто черепа с костями.

* * *

— «Я, Гусев Сергей Петрович, 1962 г. р., прошу привлечь к уголовной ответственности неустановленных лиц, которые похитили мой автомобиль марки Peugeot 206, - госномер указан, — 2012 года выпуска. Автомобиль находился на парковке возле моего дома, куда был припаркован мною 28 июля…». А год почему не указалѝ — Молодой оперуполномоченный с бородкой протянул обратно мужчине написанное от руки заявление и достал из ящика новый чистый листок.

Сергей Петрович Гусев 1962 г. р. снова обреченно заскрипел ручкой. Зазвонил телефон — сначала на пустующем