Река Великая - Максим Николаевич Николаев

Как Умила осталась одна с падчерицей, то хоть на стену лезть. Половину дня стучит по амбару, где мамка закрыта, а вторую — носится как пчелой ужаленная. Сколько раз сказано было: «Не бегай мимо, пока рыбу чищу», — да всё как об стену горох. Опять целую избу чешуи наносила!

— Злата!

Только что на печи была, а теперь не видать. Дверь, не слышала, чтоб открывалась. Под кровать забилась, никак?

— Злата! Сюда поди!

Под кроватью, верно. Еще и забавляться с мачехой вздумала! С одной стороны присядешь — она под другую бежит. Как детеныш звериный на четырех лапах топочет, только что не рычит.

— Вылазь по-доброму!

Умиле пришлось забраться за ней под кровать. Падчерица с дальнего края выскочила — и давай деру. Уже в сенях нагнала, за волосы схватила.

— Не трожь! Папе расскажу!

В руке у хозяйки была рыбочистка, ею по роже наглой и саданула. Визжит как звереныш.

Когда за волосы Умила втащила падчерицу из сеней в кухню, на глаза ей попалась деревянная кадка. Полная, только с утра с колодца воды наносила. Прежде повитуха с одними новорожденными имела дело, и не думала, что в пятилетней может быть столько силы. До мяса, паскудина, руки ей исцарапала!

Кроме головы, еще крест по их христианскому обычаю надо в воду макать, да где ж ей распятие взять? Во имя отца и сына и святаго духа… Смердяго духа! Тухляго духа! Отчего хохочет Умила, и сама не поймет. Смолоду так весело не бывало. Пузырьки из кадки перестали. Думала, что готова уже новообращенная, но не додержала малость. Когда она отпускает ее голову, падчерица падает на пол и сначала несколько раз молча разевает рот, как рыба, вытащенная на берег, потом долго кашляет. Из носу и со рта льется вода. Чаю воскресения мертвых.

Бормочет что-то. Мачехе пришлось наклониться к самому полу, чтобы расслышать ее. К мамке хочешь? Пойдем! Жалко, что ль! Умила ставит ее на ноги силой.

Любавке она перестала носить свечи с тех пор, как мужа посадили в тюрьму, и, когда открывает амбар, узница на карачках долго щурится из темноты, не может привыкнуть к свету. Внутри — что у пьяницы в темнице, на пол ступить негде: всё кости рыбьи да чешуя. У самой — ночнуха в нечистотах. Смердит.

Златку приводить в амбар Святовитом было не велено. Когда спустя много дней разлуки Любавка увидела дочь, ее чумазая рожа осветилась радостью, но так же и потухла.

— Злата к тебе попросилась сидеть. Встречай.

Хоть и дура, а поняла. С карачек поднялась на колени. По-христиански сложила у груди грязные руки:

— Умила! Милая! Пощади! Всё, как есть, поведаю!

— Что поведаешь?! Как сына мне воротить?!

По лицу младшей женки старшая поняла, что та сейчас бросится на нее, и в последний миг успела зашвырнуть изуверское отродье через порог и запереть амбар. Пленница изнутри заколотилась так, что, подумалось: дверь с петель снесет. Кощей залаял. Через улицу за забором его лай подхватили Невзоровы псы.

* * *

На вид отец Александр дал бы Мордвину, скупщику краденого, чуть за пятьдесят, но мог и ошибиться в большую сторону. Черная рубашка в продольную полоску была заправлена у бывшего поисковика в камуфляжные штаны и обтягивала круглый, как арбуз, живот. Росту он был немного выше среднего, хотя сутулый, как почти все полные люди, с короткой армейской стрижкой и тонкими усиками на лоснящемся жирном лице.

Вместе со священником Мордвин тяжело поднимался в солдатских берцах по деревянным ступеням на галерею братского корпуса. Когда они оказались перед нужной кельей, Александр без стука по-хозяйски потянул дверь за ручку.

На белой стене в келье висел почерневший от древности список с Рублевской «Троицы». Нектарий на коленях перед иконой бубнил молитву. Только договорив последние слова, он поднялся и шагнул навстречу гостям. Александр протянул руку для поцелуя и мысленно поморщился, когда к тыльной стороне его ладони прикоснулся горячий сухой рот.

В первые дни после пожара у Евстафьева он ожидал, что полиция вот-вот явится за Нектарием, а может, и за ними обоими. Но всё было тихо. Погорелец, перебравшийся в город, теперь даже «ВКонтакте» не бывал. Видать, напуган до смерти, так что и до денег не стало интереса. На всё промысел Божий. Как для богача бедность, так и для бедняка богатство — погибель, а Евстафьев к своей бедности вдобавок еще и пьяница.

Надо признаться, что Александр и сам стал хуже спать по ночам с тех пор, как увидал сгоревшую избу рыбака: закрывал форточки на ночь, благо что жара прошла, и поглядывал в группу собачьего приюта «ВКонтакте», хотя взять сторожа пока не решался: боялся, что кот Агафон с новым членом семьи не поладит. Больно уж много гонора в толстяке рыжем стало, как из квартирки, где впятером ютились, семейство перебралось в частный дом со своей землей. Давеча пес бабки-соседки, любопытный в хозяйку, засунул к ним в забор свой длинный нос, и членовредитель тучный уже тут как тут. Взвыл пес, бедолага, иерихонской трубой. Мало того, что пришлось на своей машине соседа к ветеринару везти, так еще и лечение оплачивал Александр со своего кошелька.

«Верочку» он уже мысленно ликвидировал, да и с саном духовным в душе простился. Осталось одно дело доделать с Нектарием. Слава Богу, что Мордвин наконец-то назначил встречу. Позвонила его мать — или старуха, назвавшаяся таковой, — спросила, где живет Александр, и велела ждать у Гремячей башни в сотне метров от его дома.

Подъехал джип с тонировкой. За рулем сидел некто по виду пьяница, каких, наверно, даже без запаха гаишники проверяют на алкотестерах. Вел машину, правда, умело, грех что сказать. Мордвин на заднем сиденье рядом с Александром молчал всю дорогу. Когда святой отец попытался завести с ним разговор о продаже, тот сухо ответил, что сначала должен увидеть товар.

В монастыре в будний день не было туристов, и лишь из церковной лавки таращилась дородная продавщица в черном платке. Священник вежливо кивнул ей и повел гостя к Нектарию.

Когда по ходатайству главы «Верочки» тот занял в Мирожской обители жилище новопреставленного брата Алексия, то первым делом избавился от стариковских вещей. Была там добротная кровать, кресло-качалка, даже старенький телевизор — всё это отец Александр помогал грузить в фургон для передачи малоимущим. Новый хозяин кельи вел жизнь аскета. Кроме иконы на стене, единственным предметом внутри был старинный сундук с двумя коваными ручками: Нектарий хранил в нем вещи, и на