Последний исповедник - Эдуард Сероусов

быть, чтобы посеять сомнение. Или может быть… для собственного достоинства. Чтобы встретить свой конец не как сломленный преступник, а как человек со своими убеждениями, какими бы искаженными они ни были.

Они замолчали, когда суд вернулся в зал. Приговор был зачитан без промедления – "глубокая когнитивная коррекция" с последующей "социальной реинтеграцией под постоянным надзором". По сути – полное уничтожение личности Виктора Мерсье и создание на ее месте нового, лояльного системе человека.

– Приговор будет приведен в исполнение немедленно, – заключил председательствующий. – Процесс завершен.

Зал начал пустеть. Чиновники, журналисты, наблюдатели – все спешили вернуться к своим делам, как будто ничего особенного не произошло. Как будто только что не был объявлен смертный приговор для разума и души человека.

– Пойдемте, профессор, – тихо сказал Ковач. – Здесь больше нечего делать.

Но прежде чем они успели встать, к ним подошла женщина – доктор Сара Ноль. После событий у Празднества она вернулась на свою позицию в Департаменте, сохраняя свой новый секрет и, как она обещала Томасу, становясь "мостом" между двумя мирами.

– Профессор Лазарь, – официальным тоном сказала она, достаточно громко, чтобы быть услышанной окружающими. – Департамент благодарит вас за консультацию по религиозным аспектам этого дела.

– Рад был помочь, доктор Ноль, – в тон ей ответил Томас.

Но когда она наклонилась, якобы чтобы передать ему документы, он услышал ее тихий шепот: – Мерсье хочет видеть вас. Перед процедурой. Сказал, что это важно.

Томас удивленно посмотрел на нее: – Это возможно?

– Я организовала, – так же тихо ответила она. – У нас есть полчаса. Сейчас или никогда.

Ковач, услышав этот разговор, нахмурился: – Это рискованно.

– Но необходимо, – сказала Сара. – Он утверждает, что обладает информацией, которая может быть критически важной для предотвращения будущих угроз.

Томас не был уверен, правда ли это, или Мерсье просто ищет последнего разговора перед тем, как его личность будет стерта. Но он чувствовал, что не может отказать в этой последней просьбе.

– Я пойду, – решил он.

– Я с вами, – твердо сказал Ковач.

– Нет, – покачал головой Томас. – Он хочет видеть меня. Думаю, это должен быть разговор один на один.

Ковач не выглядел убежденным, но после короткого внутреннего борения кивнул: – Хорошо. Но я буду ждать снаружи. И если что-то пойдет не так…

– Все будет в порядке, – заверил его Томас. – Что он может сделать сейчас, на пороге "когнитивной коррекции"?

Сара провела их секретными коридорами Департамента когнитивного здоровья к небольшой комнате, где держали Мерсье перед процедурой. Ковач остался снаружи, а Томас, после краткого инструктажа о мерах безопасности, вошел внутрь.

Комната была маленькой и стерильной, с одной кроватью, стулом и столиком. Никаких окон, только скрытые камеры наблюдения и системы контроля.

Мерсье сидел на краю кровати, все еще в своей серой униформе. Когда дверь открылась, он поднял взгляд, и на его лице появилась легкая улыбка:

– Отец Томас. Вы пришли. Я не был уверен, что вы согласитесь.

– Доктор Ноль сказала, что у вас есть важная информация, – ответил Томас, садясь на стул напротив.

– Да, – кивнул Мерсье. – Но сначала… я хотел бы попросить вас об одолжении. Последнем одолжении, если хотите.

Томас напрягся: – О каком?

– Я хотел бы исповедаться, – просто сказал Мерсье. – Формально, по всем правилам. Перед тем, как перестать быть собой.

Эта просьба застала Томаса врасплох. Он долго смотрел на Мерсье, пытаясь понять, искренна ли эта просьба или это еще одна манипуляция.

– Почему? – наконец спросил он. – Вы считаете свои действия грехом?

– Я считаю, что совершил ошибки, – медленно ответил Мерсье. – Не в целях, возможно, но в методах точно. – Он сделал паузу. – И мне хотелось бы, чтобы хотя бы один человек услышал мою полную историю. Не фрагментированную судебным процессом, не искаженную протоколами допросов. Просто… правду. Такой, какой я ее вижу.

Томас колебался. После всего, что произошло, после нарушения тайны исповеди ради спасения жизней, он не был уверен, что достоин принимать чью-либо исповедь. Но в то же время, он понимал глубинную человеческую потребность в том, чтобы быть выслушанным, в том, чтобы высказать правду перед лицом вечности.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Но я должен предупредить вас, доктор Мерсье. Я больше не тот священник, каким был раньше. События последних дней изменили меня. Изменили мое понимание тайны исповеди, моей роли как священника, даже природы самой веры.

– Я знаю, – спокойно ответил Мерсье. – Именно поэтому я хочу исповедаться именно вам. Вы понимаете… сложность. Вы сами сделали трудный выбор между буквой и духом закона. Вы не будете судить меня простыми мерками.

Томас глубоко вздохнул, затем произнес традиционное благословение: – Благословен Господь наш, ныне и присно и во веки веков.

Мерсье склонил голову: – Аминь. Благословите меня, отец, ибо я согрешил.

И он начал говорить. Не о своих преступлениях – они были хорошо известны Томасу и зафиксированы в судебных протоколах. Он говорил о своем пути, о том, как после гибели семьи от рук религиозных фанатиков он поклялся искоренить религию, которую считал источником зла. Как применял свои таланты в психиатрии и нейрологии для развития методик "когнитивной коррекции". Как постепенно обнаруживал, что многие из "вылеченных" от религиозности пациентов теряли не только веру, но и часть своей человечности – способность к глубоким эмоциям, к состраданию, к размышлениям о смысле жизни.

– И тогда я начал экспериментировать на себе, – тихо сказал Мерсье. – Сначала просто изучал, что именно мы подавляем в мозгу при "когнитивной коррекции". Потом… начал стимулировать эти области. Сначала в исследовательских целях, потом… из любопытства. – Он сделал паузу. – А потом я увидел… нечто. Нечто, что изменило меня навсегда.

– Что именно вы увидели? – тихо спросил Томас.

Мерсье долго молчал, словно подбирая слова: – Я не знаю, как это описать. Присутствие? Реальность за пределами физического мира? Божественное? – Он покачал головой. – Любые слова будут неадекватны. Но это было… подлинно. Более реально, чем все, что я когда-либо испытывал. И оно изменило меня.

Он описал, как после этого опыта начал видеть систему, которой служил, в новом свете – как механизм контроля, лишающий людей важнейшего измерения человеческого опыта. Как начал исследовать древние религиозные тексты, ища параллели со своим опытом. Как постепенно сформировал свою собственную теологию, соединяющую элементы различных религиозных традиций с современными научными знаниями о мозге и сознании.

– И в какой-то момент я решил, что должен действовать, – продолжил он. – Не просто теоретизировать, но и изменить мир. Вернуть ему духовное измерение. – Он горько улыбнулся. – Но я по-прежнему мыслил категориями системы, к которой привык. Контроль, эффективность, радикальные решения. Я решил, что могу использовать технологию для массового пробуждения духовности. Заставить людей увидеть то, что