Мой Тёмный Амур - Алексей Вячеславович Гришин

что все повторяется, что я снова попала в то утро, когда впервые посетила этот дом, только сейчас вокруг тьма. До меня доносится тот же звук, что указал мне тогда, где искать хозяина: потрескивание разожженного камина и шум, с которым в огонь падает деревяшка, взметая искры.

Я вытаскиваю из кармана плаща флакон, который дала мне Аврора. Хочу нанести терпко пахнущую жидкость только на кончики пальцев, но потом в странном мстительном порыве смазываю зельем еще и губы. Их сразу начинает покалывать мятным холодком.

Направившись на звук потрескивающих дров, я оказываюсь в зале с молочно-белыми стенами. На окнах темные шторы, перед камином оттоманка, на которой, небрежно опираясь на локоть, как на древнем пиру, полулежит Валентин.

Когда я переступаю порог, он поворачивает голову в мою сторону. Как и в тот раз, моему появлению он не удивляется.

– Почему ты всегда разводишь огонь летом? – тихо спрашиваю я.

В неярком свете пламени, отбрасывающем на стены причудливые тени, мне невыносимо выдерживать зрительный контакт. Валентин смотрит так, словно понимает, зачем я пришла, и мне от этого тревожно.

– Холодное сердце не греет. – На его губах появляется слабая, кривая усмешка, но глаза не улыбаются. – Зачем ты здесь? Не спится без моих объятий?

Бросаю взгляд на часы, которые висят на стене. Без двадцати двенадцать. До полуночи всего двадцать минут.

– Я пришла, потому что ровно тринадцать суток назад ты приговорил меня к смерти, – выдыхаю я, стремясь распалить в себе гнев. – Пришла к тебе как жертва к палачу.

– Как драматично. – Валентин плавно встает с дивана. Я с вызовом смотрю на него, пока он идет ко мне. – И что, ты явилась взывать к моей совести? Прости, мне нечего тебе сказать.

– Врешь, – выдыхаю я.

Сокращаю расстояние между нами и целую его в губы. Руками хватаю его за щеки и не позволяю отпрянуть. Мой поцелуй голодный и злой, и Валентин сразу это чувствует. Мы всегда удивительно хорошо понимали друг друга без слов. Он дергается, хочет отодвинуться, но я держу его со всей силой моего отчаяния.

Когда я наконец отрываюсь, Валентин шумно выдыхает. Взгляд у него туманный.

– О… – протягивает он и касается пальцами своих губ, – вот как…

Я запоздало соображаю: чтобы отрубить ему крылья, нужно их видеть. Стоило подумать об этом заранее. Но главное – зелье сработало. Валентин не сможет со мной бороться. Глядя ему в глаза, я вытираю рот рукавом плаща. Тринадцать суток назад он убил меня поцелуем, а теперь я убиваю поцелуем его.

Валентин делает слабое движение, будто пытается выхватить что-то у меня из рук, но его холодные пальцы едва задевают мою ладонь. Колени подгибаются, и он оседает на пол, упираясь ладонью в паркет. С трудом поднимает голову и смотрит на меня.

Я расстегиваю застежку плаща под горлом, и он падает, обнажая висящий у меня на поясе меч. Однако его появление не вызывает у Валентина никаких эмоций.

– А я думал… ты под плащом… будешь голая, – бормочет он. – Это было бы… гораздо… лучше.

Я вытаскиваю меч из ножен и приставляю к горлу Валентина. Так же, как недавно он приставил этот клинок к моему горлу.

– Ты убийца, – хрипло произношу я, не зная, кому хочу напомнить это: себе или ему. – Если спастись может лишь один из нас, пусть это буду я.

– Справедливо, – кивает Валентин.

Рука у него подламывается, и он заваливается на пол всем телом. Теперь он не сводит с меня глаз, лежа на спине. Я тут же делаю шаг назад, чтобы Валентин не смог схватить меня за ногу. Снова касаюсь его горла острием меча. Наверняка все это просто трюк, чтобы продемонстрировать, как он ослабел, но стоит зазеваться – и мне конец. Нельзя недооценивать амура, особенно древнего.

В комнате становится очень тихо, и внезапно я чувствую себя убийцей. Злодейкой. А вдруг злодейка в этой истории именно я?

– Крылья, – говорю я дрогнувшим голосом. – Покажи их мне. Иначе я убью тебя.

Чтобы доказать серьезность намерений, я крепче прижимаю меч к его горлу. Валентин лежит на спине и смотрит на меня. Мы будто поменялись ролями – теперь он повержен, он в моей власти, а я распоряжаюсь его жизнью.

– Если я покажу их, ты и так убьешь меня, и куда эффективнее, – бормочет Валентин. Я едва разбираю слова. – Знаешь, я и сам пытался это сделать. С Мечом Вечности я знаком лучше тебя.

– Ты не спрашиваешь, зачем я это делаю, – вырывается у меня.

Валентин прикрывает веки, будто устал от нашей беседы.

– Это и так ясно. Ты спасаешься. Понятия не имею, как моя смерть тебе поможет, Лира. Насколько я знаю, проклятие поцелуя все равно не исчезнет. Но…

Валентин опирается на локоть и приподнимается. Потом, кое-как собравшись с силами, садится. Я держусь на расстоянии, настороженная, едва не дрожащая от напряжения.

Это должен быть момент триумфа. Момент наказания моего врага. Но почему-то мне не радостно, просто грустно и совершенно не хочется причинять ему боль. Инесса советовала прислушиваться к своим желаниям. А что, если это справедливо не только в постели? Нет уж, сейчас я в своих желаниях несвободна. Мне нужно сделать то, что велела Афродита.

Валентин садится, небрежно положив локти на согнутые колени. Ладони висят расслабленно и бессильно, он не старается меня схватить, но я не буду терять бдительности.

Он поднимает на меня взгляд и делает крылья видимыми. Они огромные. В прошлый раз мы лежали, когда Валентин раскрыл их, и я только сейчас могу оценить их истинный размах. Мне запоздало приходит в голову, что Валентин легко выбьет меч из моих рук, для этого ему и тянуться ко мне не надо – один удар такого крыла собьет меня с ног.

Однако крылья неподвижно замирают в воздухе темной громадой. Они отгораживают от нас свет камина, и создается впечатление, будто вокруг сжимается тьма. Внутри меня – та же тьма.

Все это очень удобно, даже чересчур. Если бы мы боролись и я одолела Валентина в схватке, было бы легче, но он сидит с настолько усталым видом, словно ему не особенно интересно, что я собираюсь его убить. Он не ценил чужие жизни, отнимал их без сожалений, но, как выяснилось, не ценит и свою.

На часах без четверти двенадцать. Лицо Валентина очень бледное по сравнению с его одеждой и крыльями. Он смотрит на меня взглядом, которого я не понимаю: печальным, сдержанным, выжидающим.

Я провожу кончиком меча по его горлу, потом касаюсь острием крыла. Валентин даже не вздрагивает, застыл, словно статуя.