Бремя власти IV - Иван Ладыгин

«Хотя какого чёрта⁈ — раздраженно подумала девушка. — Он убил Глеба! Хладнокровно, на моих глазах! Он отнял у меня всё. Абсолютно всё!»

Этот внутренний крик, полный ненависти и боли, придал ей сил. Она заставила мышцы лица растянуться. Холодная, безупречная, придворная улыбка, которой когда-то учила её мать, легла на её губы как влитая.

— С удовольствием вас провожу, господа! — голос Анны прозвучал почти мелодично, без единой ноты тревоги.

Она развернулась и пошла впереди них, чувствуя на своей спине их тяжелые, сканирующие взгляды. Каждый шаг по холодному камню отдавался в сердце уколом. Она вела их по лабиринту коридоров, и ей казалось, что она ведет себя на эшафот, на собственную казнь. Но улыбка не сходила с её лица. Иудина улыбка, оплаченная памятью о мертвом возлюбленном и яростью к узурпатору, что так легко отказался от нее.

* * *

Орловская захлопнула дверь своих покоев, повернула ключ и прислонилась к дереву спиной, как будто пытаясь удержать натиск всего мира. В руке у неё болтался бокал. Вино было дешёвым, кислым, но она почти не чувствовала вкуса. Она пила его, чтобы стать храбрее. Смешная, жалкая храбрость на дне стеклянного сосуда.

Она подошла к окну. За свинцовым стеклом лежала земля Пограничья — унылая, серая, отравленная до самых недр. Выжженная пустошь, усеянная костями мёртвых деревьев. Пейзаж идеально соответствовал её рассудку — выцветшему, безнадёжному, не способному родить ни одной живой мысли, кроме тоски.

Горечь топорщилась в горле морским ежом.

Он охладел. Так быстро. Так беспощадно. Будто кто-то выключил внутри него печь, в которой горела их страсть. Она ненавидела эту жизнь, эту вечную войну, эту проклятую землю. Но больше всего она ненавидела собственное бессилие.

Она понимала разумом. Он сразился с чем-то ужасным. Он что-то потерял в той битве. Но как это вернуть? Что сделать? Умолять, как последняя дура? Угрожать? Приказать по праву будущей супруги?

«Всё равно буду выглядеть полной дурой», — прошептала Валерия в гнетущую тишину комнаты. Но оставаться здесь, в четырёх стенах, наедине с этой грызущей тоской, было невыносимее любого унижения.

Она решилась. Рывком поставила бокал на подоконник, распахнула дверь и вышла в коридор. Благо его покои были рядом. Не церемонясь, она с ноги распахнула тяжелую дубовую дверь.

Николай стоял за столом, склонившись над развернутой картой аномальных земель. Линии и условные знаки покрывали её пестрой паутиной. Его профиль в свете масляной лампы был резок и безмятежно спокоен. Он поднял голову. Его янтарные, медовые глаза, когда-то полные такого огня, что она готова была сгореть в нём, теперь излучали пустынный, безжизненный холод. Он не улыбнулся. Не нахмурился. Его лицо было маской абсолютного, леденящего безразличия.

— Валерия… — он произнёс её имя, и оно прозвучало как констатация факта, как «стол» или «окно». — Любовь моя.

— Разве ещё любовь? — её голос сорвался, сдерживаемые эмоции прорвались наружу, как лава. — Разве ты не остыл ко мне окончательно и бесповоротно⁈

Он медленно отложил циркуль в сторону и подошёл к ней. На его лице появилась вымученная, отвратительно-искусственная улыбка, кривая маска чувственного человека, натянутая на пустоту. Он обнял её. Его руки обвили её талию, но они были холодны, как сталь клинка. В его объятиях не было ни тепла, ни страсти, ни того трепета, от которого у неё перехватывало дыхание. Лишь пустота. Ледяное, бездушное объятие космоса.

— Мои чувства к тебе не остыли. — сказал Николай. — Но моё положение сейчас не позволяет мне думать ни о чём другом, кроме дела. Ты как охотница должна понимать это.

Она с силой оттолкнула его, отшатнулась на шаг, пристально вглядываясь в его глаза, пытаясь найти там хоть искру, хоть тень того Николая, который сжигал её одним взглядом.

— Нет… — её голос дрогнул. — Я не вижу того, что между нами когда-то было. Да и тяжёлые обстоятельства тебе не мешали в прошлом проявлять страсть и интерес к женщинам. Помнишь, после битвы за Москву, на дирижабле? Ты был измотан, но в тебе горело пламя! А сейчас… ты как выключенный пульсар.

Он развёл руками. Жест раздражённого ментора, уставшего от капризного, неразумного ребёнка.

— Чего ты от меня хочешь? Что я должен сказать, чтобы утешить тебя? Конкретные слова?

— Скажи, что я не стану для тебя второй Анной! — выкрикнула она, и тут же почувствовала жгучий стыд. Ревность, глупая, унизительная, неподконтрольная ревность, вырвалась на свободу, обнажив её уязвимость.

Он посмотрел на неё, и в глубине его янтарных озер на секунду мелькнуло что-то… знакомое. Что-то старое, человеческое. Но тут же погасло, поглощенное вселенским равнодушием.

— Я всегда буду любить тебя. — это прозвучало как заученная мантра. — Да и воспоминания о бывших ни к чему хорошему не приводят…

Это была ложь. Она почувствовала это каждой клеткой своего тела. Фальшь резанула слух, вызвала физическое отвращение, подступивший к горлу ком. Она вздохнула, собираясь с силами для последнего, отчаянного аргумента.

— Хорошо… — тихо произнесла она. — Я поверю тебе на слово и уйду, если ты ответишь мне честно… — она сделала паузу, ловя его взгляд, пытаясь пробиться сквозь ледяную броню. — Что произошло в той битве, когда ты ушел с Коловратом? Что ты там потерял?

— Ты хочешь узнать детали боя? — он слегка склонил голову набок.

— Я говорю не про бой! — её голос снова сорвался. — А про нечто такое, про что ты не хочешь говорить… про что ты не можешь говорить… — девушка неопределенно махнула рукой. — К тому же я видела, как ты бредил во сне. Ты вспоминал женщин и детей, которых когда-то любил… на других Гранях, в других мирах… — она заглянула в самую глубь его пустых глаз, пытаясь найти там того, кого любила. — Ты точно мой Николай? Тот самый Николай, который клялся мне в вечной любви?

Император даже не изменился в лице. Ни один мускул не выдал его внутренней бури.

— Это была просто лихорадка, Валерия. Просто бред. Усталость.

Боль, разочарование, ярость, отчаяние — всё это слилось в единый, сокрушительный импульс. Тело среагировало само, защищая её разум от этой невыносимой лжи. Её кулак прямым и жестким джебом, отработанным до автоматизма, со всей силой, на которую она была способна, врезался ему в челюсть.

Голова императора дёрнулась назад. Он сделал шаг, сохраняя равновесие с кошачьей грацией. Ни тени гнева, ни удивления, ни даже боли — ничего не отразилось на его лице. Он просто смотрел на неё, как смотрят на внезапно