Бремя власти IV - Иван Ладыгин

— А вы… вы мешаетесь под ногами у Создателя и его ручного зверя. Но я милостив. Я подарю вам мудрость… И приумножу ваши печали!

Я сложил ладони в молитвенном жесте, который был старше всех известных им религий. В жесте единения и жертвы.

Пять лучей, тонких, как спицы божественной колесницы, и ярких, как взгляды архангелов, выстрелили из сфер и вонзились магистрам в затылки.

Мужчины мгновенно рухнули, как подкошенные. Моя мощь пригвоздила их к земле невесомым, но неодолимым бременем Истины. Они больше не могли сопротивляться. Их воля была сломлена.

Эти лучи были проводниками. И я пошел на отчаянный шаг. Я открыл для них шлюзы собственной сути. Сути Царя Соломона…

Они узрели трон из слоновой кости. Они ощутили его холод под своими пальцами, осознали боль тернового венка на голове. Они почувствовали вкус власти — железный, как кровь, и горький, как полынь.

Они увидели Суламифь и сразу же влюбились в нее. Каждый из них. Иначе и быть не могло! Они ощутили ту безумную, вселенскую страсть, что сжигала меня изнутри. Они чувствовали трепет от ее прикосновения, опьянение от ее смеха. А затем… они пережили ту леденящую пустоту, тот абсолютный вакуум в душе, когда я нашел ее тело. Боль была настолько острой и бездонной, что один из магистров, тот, что был помоложе, просто расплакался, захлебываясь собственными рыданиями.

Они прошли со мной каждый бой. Каждую войну, каждое лишение… Они чувствовали, как вражеские клинки входят в их плоть, как ломаются их кости, как последний вздох товарища обжигает щеку. Они познали горечь поражения, проникающую в самое нутро, и призрачную сладость победы, всегда отравленную рекой пролитой крови.

Они увидели моих детей. Они качали их на руках, слышали их первый лепет. И… они хоронили их. Детей, унесенных чумой, пронзенных стрелами, растерзанных врагами. Каждую смерть они переживали как свою. Каждую могилку копали своими руками.

— Хватит… — простонал седовласый маг, его тело билось в конвульсиях. — Умоляю тебя… будь милосерден…

— Я не могу… это вынести… — закричал другой, скребя пальцами по собственному лицу, пытаясь вырваться из кожи, ставшей тюрьмой для его измученной души.

Человеческое сознание не было создано для такого. Оно не могло вместить тысячелетия жизни, любви, потерь, ответственности и вынужденного, холодного зла. Их собственные личности, их «я», начали рассыпаться, как песочные замки, смытые приливом моего бессмертного отчаяния.

Я наблюдал, как их волосы теряют пигмент, становясь белыми, как снег на скалах. Как их лица покрываются сетью душевных морщин, приобретенных за секунды. Они старели душой.

И когда я сомкнул ладони, разрывая канал, заклинание рассеялось.

На земле лежали пятеро древних старцев. Их физические оболочки были невредимы, но их души выглядели так, будто их вывернули наизнанку и выжали досуха.

Я медленно провел рукой по воздуху. Легкая золотистая дымка, которая пахла озоном после грозы и теплом первозданного солнца, окутала их лица. Она ласкала их выжженные глаза, и я чувствовал, как клетки регенерируют с непостижимой скоростью, как сетчатка восстанавливается, как даже застарелые травмы и скрытые недуги, терзавшие их годами, бесследно исчезают.

Их зрение вернулось. Но то, что они видели теперь, было совершенно другим миром.

Павел первый поднялся на колени. Его некогда пронзительный взгляд был мутным от нескончаемых слез. За ним, с нечеловеческим усилием, поднялись и все остальные. Седые, как призраки. Слезы текли по их щекам ручьями. Они плакали беззвучно, их тела содрогались от рыданий, которые не находили выхода. Они плакали по моим потерям. По своим. По всей невыносимой тяжести бытия, что я на них обрушил.

Павел поднял на меня горький и просветленный взгляд.

— Прости нас, Царь… — его голос теперь казался хриплым и выжженным, как поле после пожара. — Ибо не ведали… не могли даже помыслить… Клянусь служить тебе всем своим естеством! До последнего вздоха! Ты… ты — истинный Император! И агнец, ведомый на заклание…

— Клянемся в верности! — эхом, сквозь соль и слезы, прошептали остальные, опускаясь в глубоком, выстраданном поклоне.

В этот миг я разжал пальцы, удерживающие реальность, и магический купол с тихим вздохом рассыпался на миллиарды осколков. Их подхватил сибирский ветер и закружил в танце, унося к ночному небу, сквозь тернии к звездам…

Валерия стояла, прижав руку ко рту. Ее огромные глаза слезились жидкой ртутью страха за мою жизнь. Она стала свидетельницей невероятной победы, невероятного ритуала… Она увидела меня «другого»…

Коловрат стоял, скрестив руки на груди. Его медвежий взгляд был тяжел, как глыба, и в его глубине плясали огоньки дикого неукротимого уважения. А еще там мерцала обида, мол как ты посмел так веселиться без меня! Он видел Хищника, который только что пометил свою территорию способом, недоступным пониманию простого зверя.

Анна смотрела на меня, будто видела впервые. Весь ее гонор, вся спесь, вся ядовитая ненависть испарились, оставив после себя лишь чистый, незамутненный ужас. Она смотрела на живое воплощение той цены, которую платят за настоящую власть. И понимала, что ее интриги — детская игра в песочнице по сравнению с тем адом, который я только что продемонстрировал.

Я позволил себе скупую, почти незаметную улыбку. Уголок губ дрогнул, изобразив подобие человеческой эмоции.

Внутри же царила тишина. Абсолютная, блаженная, совершенная пустота. Ни отголосков боли от воскрешенных воспоминаний. Ни удовлетворения от одержанной победы. Ни тепла к плачущей Валерии. Ничего.

Лишь холодное, безразличное эхо в бескрайнем зале моей души.

И это молчание было сладостней всех песен мира. Старые раны перестали саднить. Не потому что зажили. А потому что сама душа, способная чувствовать боль, наконец-то умолкла.

Я был свободен. По-настоящему. И в этой свободе не было ничего человеческого. Ведь человек всегда несвободен…

Глава 19

«Судьба страны зависит от ее армии.»

Антон Иванович Деникин

Я стоял на капитанском мостике «Соколика» и задумчиво смотрел в пламенеющую даль. Воздух царапал ноздри запахом предстоящей резни. Я вдыхал его, как некогда вдыхал аромат ладана в Иерусалимском Храме — с тем же благоговением.

Внизу, за последним рубежом огромной Стены, простиралась земля, от взгляда на которую слезились глаза и сжималось сердце. Если бы оно у меня еще было…

Пейзаж был выжжен до основания, бурая каменистая почва была усыпана костями и осколками черного базальта. Всюду мелькали воронки от древних взрывов и ржавые остовы боевых машин…

И на этом безрадостном поле выстроилась моя армия. Армия, о которой я не мог и мечтать в первые дни своего царствования в этом теле.

Величественные, дымящиеся паровые големы,