Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

Вечером того же дня Борис пригласил Григория в свои покои. На столе стоял мёд и простые деревенские яства.

— Знаешь, Гриша, — задумчиво сказал царь. — Сегодняшний день показал — народ наш мудр. Не нужны ему старые распри, когда есть общее дело.

— Так и есть, Борис Фёдорович. Правда не всегда бывает удобной, но она всегда объединяет, если искать в ней не виноватых, а путь вперёд.

На прощание Борис вручил Григорию грамоту:

— Это разрешение на строительство тех самых амбаров. И на организацию общественных работ. Пусть каждый, кто хочет трудиться, найдёт себе дело.

Возвращаясь в свою келью, Григорий видел, как по улицам Москвы горят огни в окнах. Город жил, строил, надеялся. Он зашёл в свою келью, где на столе уже стоял горшок с проросшей яблоневой веточкой — Федька ухаживал за ней, как за ребёнком.

«Вот она, правда», — думал Григорий, глядя на нежный росток. Не в старых документах и не в придворных интригах, а в этом простом чуде — жизни, которая пробивается сквозь любые невзгоды. И эта правда была прекрасней любых исторических загадок.

* * *

Весеннее солнце заливало золотом Успенский собор, где собралась невиданная доселе рать тружеников. Со всех концов России съехались выборные: бородатые земские старосты в армяках, степенные посадские в добротных кафтанах, казачьи атаманы в синих шапках. Воздух гудел от приветственных возгласов и делового гомона.

Григорий, уже заметно окрепший, стоял у колонны и с волнением наблюдал за историческим моментом. Его идея обретала плоть и кровь — не в тайных кабинетах, а здесь, под сводами главного храма России.

Когда Борис поднялся на возвышение, в соборе воцарилась тишина. Царь начал с доверительной беседы:

— Братья! Собрал я вас не как слуг, а как хозяев земли Русской. Вместе переживаем мы трудные времена — мор, недород, враги у ворот. Но вместе же найдём и путь к спасению. Говорите смело — как нам сообща беду преодолеть?

Первым выступил седой угличский староста:

— Государь! Народ твой готов нести тяготы — но чтобы справедливо! Предлагаем: «пятую деньгу» платить всем — и боярам, и купцам, и крестьянам по силам. Но чтобы выборные от земств следили за расходом каждой копейки!

Молодой посадский из Пскова добавил:

— А мы готовы организовать в своих городах общественные работы — дороги чинить, мосты ставить. Чтобы не подаяние получать, а честную зарплату за труд!

Один за другим поднимались выборные, внося разумные предложения. Даже самые упрямые бояре, видя единодушный порыв, смягчались. Князь Шуйский, к всеобщему удивлению, заявил:

— Коли вся земля так решила — и мы, бояре, не останемся в стороне. Отчислю и я свою пятую деньгу — лишь бы видеть, что средства на благое дело идут.

К вечеру, когда собор принял историческое решение о всеобщем налоге под народным контролем, в соборе воцарилась атмосфера настоящего праздника. Люди разных чинов и состояний обнимались, хлопали друг друга по плечам, строили планы на будущее.

Борис, сияя, подошёл к Григорию:

— Видишь, друг? Когда доверяешь людям — они творят чудеса. Сегодня не я один правил — вся Россия сама собой управляла!

На следующий день Москва проснулась обновлённой. Повсюду кипела работа: на площадях разворачивались новые столовые, у Китай-города начиналось строительство общественных амбаров, дьяки вместе с выборными от земств составляли сметы расходов.

Григорий, прогуливаясь по Кремлю с Борисом, указал на место у Спасской башни:

— Вот здесь, государь, весной заложим первый общественный сад. Пусть яблони цветут на радость всем москвичам.

— Не первый, — поправил его Борис. — Уже второй. Вчера посадские люди без всякого указа сами разбили садик у своего подворья. Назвали «Садом всенародного единения».

Григорий посмотрел на небо, где весенние облака бежали на север, и почувствовал, как в сердце рождается новая, светлая уверенность. Они не просто предотвращали Смуту — они строили новую Россию. Страну, где царь и народ вместе несли бремя власти, где правда и справедливость становились не мечтой, а ежедневной практикой.

Возвращаясь в свою келью, он увидел Федьку, поливающего тот самый горшок с яблоневой веточкой. Росток заметно подрос и выпустил первые нежные листочки.

— Сколько же садов по всей Руси весной зацветёт, — прошептал Григорий, гладя зелёные листики.

И в этих словах была уверенность. Как в той пословице, что он когда-то читал в своём времени: «Когда цветёт яблоня — вся природа ликует». Теперь и Россия училась цвести — всем миром, всей землёй, общими силами.

Глава 39

Весна 1602 года ворвалась в Москву победным маршем. Солнце растопило последний снег, и воздух звенел от капель и птичьих голосов. По улицам бежали ручьи, неся с собой не грязь и хворь, а ощущение обновления, смывая следы недавней стужи. Григорий, выйдя на крыльцо вдохнул полной грудью. Воздух пах терпко, свежо и по-новому жизнеутверждающе.

Он всё ещё чувствовал слабость в теле — отголосок недавней болезни, — но это была слабость выздоравливающего, за которой стояла радость возвращения к жизни. Он был жив. Они все были живы. И это было главное.

— Брат Григорий! — раздался рядом молодой, звонкий голос.

Григорий повернулся. Недалеко стоял царевич Фёдор Борисович, его лицо озаряла улыбка, а в руках он держал свиток.

— Ваше высочество, — кивнул Григорий, с теплотой глядя на юношу. — Что привело вас в такой прекрасный час?

— Отец прислал! Отчёты из Нижнего Новгорода и Казани! Хлебные караваны тронулись! Первые пятнадцать стругов уже разгружаются!

Григорий взял свиток. Рука его не дрожала, но внутри что-то запело от радости. Он развернул пергамент, пробежался глазами по столбцам аккуратного почерка. Цифры. Меры. Имена. Сухая музыка спасённых тысяч жизней.

— Отлично! — произнёс он, и его голос прозвучал твёрдо и ясно. — Распорядись отписать воеводам: зерно — немедленно в помол, на наши «государевы обиходы». Часть — продавать по твёрдой цене, но только мелкими партиями, чтобы ни один спекулянт не нажился на народной беде. И пусть объявят на торгу: кто утаит хлеб — лишится не только имущества, но и головы. Милость милостью, а государева воля — волей!

Фёдор внимательно слушал, кивая, его глаза горели.

— Я так и скажу, брат Григорий! А ещё… отец велел спросить. Ты уверен в этом… в саде?

Григорий взглянул на мальчика, и по его лицу расплылась широкая, искренняя улыбка.

— В жизни ни в чём нельзя быть уверенным, Фёдор. Но сады сажать нужно. Особенно сейчас. Пойдём, я покажу тебе наше будущее.

Они вышли за пределы Кремля, на пустырь у Боровицкого холма. Ещё недавно здесь ютились лачуги, снесённые