Варяг II - Иван Ладыгин

деятельности. Приказ конунга мобилизовать всех, от мала до велика, кто мог держать молот, топор, пилу или просто таскать бревна, не обсуждался. Стон и грохот работ стоял над городом, заглушая даже крики чаек.

Я, Эйвинд, Лейф и сам Бьёрн стояли на самом высоком холме, глядя на узкий коварный проход в бухту.

— Идея с цепью хороша и испытана, — кивнул Бьёрн, щурясь на водную гладь. — Видал я такое в далеких землях. Но как ее выковать в столь короткий срок? Да и где я тебе столько железа найду?

— Не цепью, — поправил я. — Канатом. Нужно сплести несколько толстых смоленых корабельных канатов, перевив их для прочности стальной проволокой, которую мы сами и выкуем. А чтобы удержать… — я указал на два скалистых, поросших соснами мыса, обрамлявших вход в бухту. — Там, на самой кромке, нужно вбить в скальное основание массивные, кованые железные кольца-утки. А на нашем берегу — соорудить мощные вороты, лебедки с системой блоков. С их помощью мы натянем трос между мысами. Он будет висеть под водой, в пол-аршина от поверхности. Драккар Харальда, идущий на полной скорости, подняв парус, либо переломит себе киль, либо застрянет как рыба на крючке, подставив свой незащищенный борт под град наших стрел.

Лейф взглянул на меня с нескрываемым суеверным удивлением.

— Ты кто такой, Рюрик? — спросил он. — Скальд, лекарь, воин, дипломат… а теперь побратался с Локи? Тебе Один на ушко шепчет свои божественные премудрости? Или ты сам из его свиты?

— Не Один, — мрачно ухмыльнулся я. — Просто я видел, как подобное делают… на далеком юге. И это работает.

Бьёрн не стал вдаваться в подробности происхождения моих скудных знаний.

— Делайте.

И пошло, поехало. Сотни людей бросились выполнять приказ. Одни, под крики мастеров, рубили в окрестных лесах вековые сосны на бревна для воротов и лебедок. Другие, обливаясь потом, таскали с кораблей самые толстые якорные канаты. Третьи, под руководством Торгрима и его подручных, дни и ночи напролет раскаляли в горнах железные детали и с невероятным усилием вытягивали их в длинные гибкие, но прочные прутья для армирования каната.

Следующей моей идеей, вызвавшей сначала хохот, а потом изумление, были «Рогатки». Не детские, а огромные, на прочных деревянных станинах. Я набросал на пергаменте чертеж торсионной метательной машины, использующей не упругость плеч, как обычные баллисты, а скрученные в жгуты воловьи жилы и конский волос.

— Они будут бить каменными ядрами втрое дальше и гораздо точнее любого лука или пращи, — объяснял я группе скептически настроенных, закаленных в боях хускарлов. — Им не нужна богатырская сила лучника. Нужна только точность расчета и сноровка заряжающих.

На создание первого прототипа ушло два дня лихорадочной работы. Когда первое каменное ядро, с оглушительным, рвущим барабанные перепонки треском вырвавшись из «ложки», пролетело над всем заливом и с мощным всплеском шлепнулось в воду далеко за его серединой, даже самые заядлые скептики онемели, а потом разразились восторженными, дикими криками. Бьёрн, наблюдавший за испытанием, хлопнул меня по спине. На меня будто бревно упало. Я едва устоял на ногах.

— Говорил же! Голова! Золотая, драугр меня подери, голова! Делайте еще! Десять штук! Двадцать! Расставить по всему периметру гавани!

Но главным козырем в будущей войне должен был стать усовершенствованный «греческий огонь» — «Пламя Суртра». Я помнил его рецепт, опробованный когда-то в тайной пещере, недалеко отсюда. Теперь нужно было наладить массовое, пусть и кустарное, производство. Мы выделили для этого отдельную, самую дальнюю от жилья и хорошо охраняемую кузницу. Смертоносную смесь варили в огромных медных котлах, соблюдая строжайшие меры предосторожности — одна искра, и от всей мастерской остались бы лишь одни угольки. Потом адский бульон разливали в глиняные горшки и небольшие, плотно закупоренные бочки. Для метания мы сконструировали простейшие, но эффективные катапульты на базе тех же торсионных «рогаток» и приспособили большие железные «сифоны» с мехами, которые могли выбрасывать сгустки жидкого огня на расстояние до пятнадцати метров.

По всему периметру Буянборга, на самых вероятных подступах к деревянным стенам, мы рыли «волчьи ямы» — глубокие, с заостренными кольями на дне, тщательно маскируя их хворостом и дерном. Перед самыми воротами, на пути предполагаемой атаки, вбили в землю под острым углом ряды заостренных бревен, чтобы тормозить и сминать боевой порядок нападающей пехоты.

Работа кипела день и ночь, при свете факелов и луны. Я перемещался от одной группы к другой, объясняя, показывая, исправляя на ходу, чертя схемы прямо на земле. Ко мне привыкли. Сначала смотрели как на шамана или одержимого, потом — как на странного, но невероятно эффективного мастера. Слухи о «гениальном рабе-скальде, которому сами боги открыли тайны мироздания», неслись по городу и окрестностям быстрее, чем весенний паводок.

Прошло пять дней. Пять дней каторжного, изматывающего труда. И Буянборг был неузнаваем. Из мирного, шумного торгового поселения он превратился в грозную, ощетинившуюся крепость. Усталость валила с ног, в мышцах гудела ноющая боль, но в глазах людей, помимо изнеможения, читалась твердая, ясная надежда. Они видели, что готовятся не просто умереть славной смертью в бою, а победить. И это знание творило чудеса…

Под вечер мы с Эйвиндом и Лейфом, как выжатые лимоны, сидели на широком, просмоленном крыльце дома Бьёрна. Кости ныли, спина гудела, но на душе было легко и спокойно — почти мирно… Мы сделали все, что было в человеческих силах. Дальше дело оставалось за волей богов и яростью стали.

Астрид вышла из дома с большим глиняным кувшином, из которого тянуло холодом и душистым медом. Она разлила напиток по нашим кубкам, и ее пальцы на мгновение дотронулись до моей руки — будто бабочка мягко коснулась крылышком. Девушка игриво подмигнула мне, и в ее глазах плескалось веселое понимающее озорство. После той ночной беседы с Бьёрном я нашел способ, через верную служанку Ингвильд, передать ей суть нашего молчаливого договора. Она поверила. Не Бьёрну, а мне. Мы условились прилюдно держаться как малознакомые люди, но по ночам, когда город затихал, я часто стоял в тени под ее резным окошком, и мы шептались о будущем, о звездах, медленно плывущих в черном небе, о нашей жизни, о любви, которая сильнее всех преград. Эти тихие, украденные у судьбы минуты были тем чистым родником, что давал силы идти дальше.

— Спасибо, госпожа, — формально, слегка склонив голову, кивнул я, принимая кубок.

— Не за что, скальд Рюрик, — так же официально, но с легким, едва уловимым подтекстом ответила она, и в уголках ее губ заплясали улыбчивые ямочки.

Из дома, тяжело ступая, вышел Бьёрн. Астрид подала кубок и ему.