Гоцюй - Джин Соул

Две юные, круглолицые девы, хорошенькие, но бесцеремонные до невозможности, шикая друг на друга и подбирая подолы чёрных с белым одеяний, толкаясь локтями и многозначительно перемигиваясь, крались к заветным покоям, где на узком ложе из драгоценных пород дерева, подложив руку под голову, спал он – их Судьба. Ну, или, во всяком случае, так они считали.

И шептались:

– Баобей спит?

– Конечно, спит. Кто бы проснулся в такую рань?

– Мы же проснулись.

– Мы – другое дело.

– В этот раз уж точно!..

– Тихо ты! Ещё разбудишь. Как в прошлый раз.

– Это ты была виновата в прошлый раз.

– Ах, я? А кто споткнулся и перевернул кувшин для умывания?

– А кто наступил мне на подол, заторопившись на пороге?

Энергичная возня, локти скрестились как мечи, защищая рёбра. Девушки с вызовом посмотрели друг на друга, и каждая вздёрнула нос повыше, считая себя лучше и достойнее, что немаловажно, другой. Но они были на одно лицо, не различишь – сёстры-близнецы, как-никак. Но их Судьба как-то их различал. И скажете после этого, что он не их Судьба?

В дверной проём они протиснулись вместе, по-прежнему толкаясь локтями и при этом стараясь не шуметь, не пыхтеть, не шуршать подолами, в общем – не разбудить их Судьбу.

Тот, кого они полагали своей «судьбой», крепко спал, положив руку под голову. Тёмные волосы юноши свились вокруг замысловатыми кольцами, кожа буквально светилась изнутри, как драгоценный нефрит, длинные ресницы едва заметно трепетали, тяжёлые чёрные крылья были слегка приподняты и изогнуты, прикрывая его лицо от шаловливых рассветных лучей и бесцеремонных взглядов. Небрежно завязанная нижняя рубаха и возмутительно – восхитительно? – узкие штаны, обтягивающие длинные красивые ноги юноши были из тончайшего шёлка. У кого бы при взгляде на такое кровь носом не пошла?

– Не шмыгай носом.

– Я захлебнусь тогда.

– Платок тебе на что?

– Баобей проснётся.

– Да не сморкаться, а вытереть кровь! Что за глупая сорока!

– Сама такая!

– Тихо ты! Разбудишь!

Юноша продолжал спать, вернее, притворяться спящим. Разумеется, он проснулся, едва только сёстры подошли к двери – он их почуял. А даже если бы и не почуял, он взял за правило просыпаться раньше них, поскольку набеги на его покои они совершали с завидным постоянством – едва ли не каждый день. Вот же бесцеремонные женщины!

Как тогда – как всегда! – так и сейчас, целью их были его крылья. Сёстры потянулись к ним, шлёпая друг друга по рукам, чтобы выдернуть пёрышко первой и не позволить другой сделать это раньше. Но юноша открыл тёмные глаза и сел, холодно спрашивая:

– Сестрицы-сороки, что это вы задумали?

Девушки сейчас же отпрянули, спрятали руки за спину и фальшивыми голосами заговорили:

– Минчжу-гэ, мы пришли пожелать тебе доброго утра.

– Минчжу-гэ, ты уже проснулся?

– Минчжу-гэ, доброе утро!

Юноша спустил ноги с кровати, пальцы осторожно исследовали холодный пол, прежде чем босые ступни полностью опустились на него. Он встал, поддёрнул штаны и сказал, хмуря брови:

– Я буду умываться.

Видя, что сёстры-сороки не понимают или делают вид, что не понимают, он указал пальцем на дверь. Он не собирался делать это в их присутствии. Сёстры, подавляя тяжёлые, разочарованные вздохи, потащились к двери. Шуршание за дверью намекало, что далеко они не ушли – собирались подглядывать.

– Я всё расскажу матушке, – пригрозил юноша достаточно громко, чтобы они услышали.

Он подождал, прислушиваясь, и усмехнулся. На этот раз ушли и весьма торопливо. Он снял рубаху и стал умываться. Но не успел он приложить полотенце к лицу, как дверь вновь отворилась, и приторно-сладкий голос сказал:

– Баобей, ты проснулся?

Юноша закатил глаза и чуть сдвинул полотенце, чтобы прикрыть обнажённую грудь.

В комнату вторглась красивая женщина средних лет, её тяжёлые волосы были уложены замысловатой причёской, лицо набелено и нарумянено. И эта, подумал юноша, встала с утра пораньше, чтобы донимать его всякими глупостями. Тем не менее, он довольно-таки вежливо спросил:

– Матушка-сорока, что вам?

– Зашла пожелать тебе доброго утра, – лучезарно улыбнулась женщина.

– Я буду переодеваться, – сказал юноша.

Видя, что она не понимает или делает вид, что не понимает, он указал пальцем на дверь. Он не собирался делать это в её присутствии. Женщина, подавив тяжёлый, разочарованный вздох, скрылась за дверью. Шуршание.

– Я всё расскажу отцу, – пригрозил юноша и опять подождал, прислушиваясь.

Конечно же, эта угроза не могла не сработать. Женщина ушла и весьма торопливо.

Юноша неодобрительно покачал головой и стал переодеваться.

И так каждое утро!

Что за бесцеремонные эти женщины!

76. Наследник горы Хищных Птиц

Его звали У Минчжу. Он был наследником горы Хищных Птиц. Хоть он и называл её почтительно матушкой, она была его мачехой, а близнецы были его сводными сёстрами. Все трое в нём души не чаяли, однако же, положа руку на сердце, любовь они проявляли донельзя… причудливо.

Ладно ещё сестры-сороки, дурёхи, вечно у них какие-то странные фантазии в голове на его счёт, но матушке-сороке-то, солидной женщине – замужней женщине! – не пристало подглядывать – заглядываться на пасынка. Они же родственники, как-никак.

И куда смотрит отец? Неужели не видит, как они обхаживают его сына? Не видит или намеренно закрывает глаза на эти маленькие – ничего себе, «маленькие»! – вольности?

У Минчжу плеснул водой на лицо, поглядел на мокрые ладони, взгляд его стал пустым на долю секунды.

Если подумать, отец его тоже хорош…

У Минчжу раннее детство помнил плохо. Рос он, должно быть, счастливым ребёнком, раз у него не сохранилось о том воспоминаний. Помнятся ведь ясно лишь какие-то переломные моменты в жизни, не всегда приятные.

Память его сохранила лишь один фрагмент детских воспоминаний, но У Минчжу до сих пор не знал, как к нему относиться.

Ему тогда было четыре года, едва оперившийся воронёнок. Матери он своей не помнил, она умерла вскоре после его рождения, воспитывали его мамки-няньки, он рос не то чтобы избалованным ребёнком, но балованным уж точно. Баобей – таково было его детское прозвище.

Отец нёс его куда-то за шиворот, У Минчжу висел неподвижно, как кукла. Рядом бежали няньки и причитали:

– Но ему же всего четыре года! Он даже не слёток! Он мал ещё!

– Я, У Дунань, это в шесть лет сделал, – возразил отец с ноткой то ли гордости, то ли бахвальства в голосе, – а он мой сын, значит, он должен быть лучше меня.

Он отнёс его на высокий, в три чжана высотой, помост, встал на краю, по-прежнему держа сына за шиворот. Внизу толпились хищные птицы, видно, заранее созванные. У Минчжу слегка покачивался в руке, пока отец что-то говорил птицам. Он плохо помнил, о чём шла речь – что-то о его крыльях.

А потом он просто взял и швырнул его с помоста – не с размаху, но весьма решительно. У Минчжу, кувыркаясь, полетел вниз. Перепугался он, должно быть, знатно, но не помнил, чтобы плакал. Он тогда выпустил крылья – впервые в жизни, до земли оставалось немного, подлететь не смог, потому шлёпнулся кувырком оземь и разбил себе нос. Но встать он не успел – отец слетел с помоста, поднял его под мышки и высоко поднял сына над головой. Что он теперь, об землю его швырнуть собирался?

– Я так и знал! – воскликнул отец, тряся сыном, как куклой. – В нём пробудилась древняя кровь!

Крылья у ребёнка были ещё коротенькие, цыплячий пух ещё не весь сошёл, но те перья, что уже выросли, были не иссиня-чёрными, как у всех воронов, а с золотым отливом по внутренней стороне. Считалось, что такие бывают лишь у прямых потомков Цзинь-У – Золотого Ворона, от которого, по легендам, происходили не только вороны, но и вообще все хищные птицы.

Весьма сомнительное утверждение, если мыслить здраво, но когда птицы были здравомыслящими?

Что это было? Слепая уверенность или попытка убийства? У Минчжу до сих пор не знал, как относиться к этому поступку отца. Нет, отец его любил, в этом У Минчжу не сомневался. Он его единственный сын и наследник клана воронов…

А если бы крылья не раскрылись, что тогда?

Нет, лучше об этом не думать.

У Минчжу провёл мокрыми ладонями по волосам, собрал их