Гоцюй - Джин Соул

в хвост – обычная его причёска – и стал неспешно одеваться. Как и все вороны, он любил носить чёрное, но, согласно его статусу на горе Хищных Птиц, одежда его – он предпочитал удобное цзяньсю мешковатому ханьфу – была расшита золотыми и серебряными нитями.

Оружия он не носил. Ему ничто не угрожало здесь. Не считая чрезмерного любвеобилия мачехи и сводных сестёр.

У Минчжу вздохнул. А ведь день ещё только начался…

Он вышел и, конечно же, увидел поджидавших его невдалеке женщин. У Сицюэ, его мачеха, и две его сестры – Си-гунян и Цюэ-гунян – так и лучились доброжелательством, и в их искренности он нисколько не сомневался. Они его любили. Но он предпочёл бы, чтобы его любили вдвое меньше.

– Матушка-сорока, – вежливо, но с укором в голосе сказал У Минчжу, – я же просил сестриц вести себя прилично. Негоже незамужним девушкам прокрадываться в спальню к мужчине, пусть он и их брат.

Обвинить в том же мачеху он не посмел – из сыновней почтительности, но понадеялся – и совершенно зря, – что намёк она поймёт.

– Не уследила, – виновато улыбнулась У Сицюэ.

У Минчжу нисколько тому не удивился. Каждое утро повторялось одно и то же!

– Матушка-сорока, – сказал он, подставляя ей локоть, чтобы она взялась за него, – следите за ними получше. А что, если в следующий раз они проберутся в спальню к кому-то другому?

– Никогда! – враз воскликнули сёстры-сороки.

Бровь У Минчжу дёрнулась. Он прекрасно понял, что под этим «никогда» подразумевалось. Вовсе не то, что они перестанут совершать набеги на его покои. А то, что они никогда и не посмотрят на другого мужчину.

– Как тебе спалось? – ласково спросила У Сицюэ, цепляясь за его локоть и не без торжества поглядывая на дочерей. Тем-то ни разу не посчастливилось взять брата под руку, он за этим строго следил.

– Хорошо, – с улыбкой отозвался У Минчжу.

Но улыбка его была натянутой. Он лгал. Ему никогда не спалось хорошо. И дело было вовсе не в каждодневных вторжениях сестёр-сорок в его спальню. Он даже был рад, что приходится пробуждаться раньше, чтобы предотвращать их домогательства.

Ему снились кошмары – едва ли не каждую ночь. И, к сожалению, он слишком хорошо их помнил, чтобы забывать по пробуждении.

77. Кошмары

Странные сны преследовали его, сколько он себя помнил. Они навещали его подсознание, пожалуй, каждую ночь, в редкую ему ничего не снилось. Но они не всегда были кошмарными. Страх поселился в них, когда из мальчика он превратился в юношу. Он стал достаточно взрослым, чтобы выискивать во снах скрытые и всегда тревожные смыслы.

Сны всегда начинались одинаково. Они показывали ему ту давно врезавшуюся в память сцену – отец швыряет его с помоста вниз. Быть может, глубоко засевшие в нём детские страхи так проросли, кто знает? Вот только крылья у него не прорезались в этом сне, и падал он глубоко в темноту, разверзающуюся вокруг него, как пасть чудовищного неведомого зверя. Рот у него открывался, значит, он беззвучно кричал – в этих снах звуков поначалу не было. А потом он падал на землю, но не разбивался – и проснуться не мог.

В темноте вороны видели преотлично, потому темнота на дне этой пропасти представлялась ему лишь сумраком, в котором его собственные руки, на которые он смотрел, выглядели несколько размыто, словно он видел не физическое тело, а его ауру. Быть может, в эти сны погружалась лишь его душа, оставляя бренное тело далеко позади – страдать от сонного паралича.

Вдалеке стояла неясная и такая же расплывчатая тень с двумя едва заметными точками вместо глаз. Подойти к ней или окликнуть он не мог. Он был недвижим и безгласен. Он чувствовал на себе этот взгляд – тяжёлый, изучающий, бесстрастный.

А потом он просыпался, словно его за шиворот выдёргивали из этого сна, и долго не мог прийти в себя. Иногда сон казался ему реальнее того, что он видел вокруг себя после пробуждения. Ему требовалось время, чтобы осознать, что он проснулся и всё это не продолжение сна. Сердце колотилось и долго не успокаивалось.

Если подумать, то что такого страшного было в этом сне? Тень ведь не причиняла ему вреда – просто стояла, воззрившись на него. Он сам надумывал себе страхи.

Но с каждым сном эта тень на цунь приближалась к нему – становилась всё ближе и ближе, пока однажды он не начал слышать едва заметный шум в ушах. Как будто она пыталась ему что-то сказать, увы, бормотание её было слишком невнятно. Но она явно говорила на языке Юйминь, который он хорошо знал – всех хищных птиц учили говорить на нём ещё с цыплячьей школы.

Пару лет назад тень оказалась от него на расстоянии вытянутой руки и более не приближалась. Он смог разглядеть её, несмотря на царящий вокруг сумрак.

Тень была высокая, несколько ссутуленная, по очертаниям – закутанная в плащ из чёрных перьев, глаза у неё были птичьи – желтоватые. Голос у тени был хриплый, каркающий, но даже на столь близком расстоянии различить в бормотании можно было лишь отдельные, не имеющие смысла слоги. Как будто она пробовала на вкус разные слова и выплёвывала те, что ей не понравились.

Она явно пыталась ему что-то сказать или заговорить с ним. Если бы у него самого во сне был голос, он мог бы спросить, кто она такая и что ей от него нужно. Но он по-прежнему был безголосым.

Он только и мог, что стоять и вглядываться в жёлтые птичьи глаза, которые с каждым днём становились всё ярче. Тень явно становилась сильнее, питаясь его страхами.

Она сожрёт его однажды?

Пару месяцев назад он впервые за все эти годы смог издавать звуки и выстроить из них вопрос, прокаркав:

– Кто ты?

Тень сверкнула на него жёлтыми глазами и крикнула:

– Твоя Смерть! – и за её плечами распростёрлись два огромных золотых крыла.

Он решил, что ему снится Цзинь-У, раз уж в нём самом, как говорили, пробудилась древняя кровь. Если Золотой Ворон был его предком, то, вероятно, это было предупреждение для потомка. Жаль только, он не уточнял, какая опасность ему грозила.

Тень Цзинь-У не всегда отвечала одинаково на его вопрос. Иногда она каркала:

– Гибель от золотых крыльев.

У него самого крылья тоже отливали золотом, а на горе Хищных Птиц совершенно точно не было второго потомка древней крови. Он сам себя погубить должен?

Иногда тень Цзинь-У хрипло хохотала в ответ на его вопрос. Иногда отвечала загадкой:

– Скор-ро узнаешь.

Если это на самом деле была тень Цзинь-У, то, вероятно, при жизни Золотой Ворон был безумен. Мудрые вороны так себя не ведут.

Выбора у него не было – как будто кто-то может выбрать собственные сны!

А прошлой ночью тень Цзинь-У оказалась совсем рядом с ним и протянула к нему руку. Казалось, он почувствовал боль во сне, когда птичьи когти вонзились в его плечо. Два жёлтых огня сверкали прямо напротив его собственных глаз, ослепляя.

– Уже скор-ро, – прокаркала тень, – скор-рее, чем ты думаешь.

В его ушах и после пробуждения стоял отзвук этого хриплого карканья.

Но У Минчжу проснулся, и ночные тревоги сгладились утренними заботами – сёстры-сороки в очередной раз прокрались в его спальню, нужно было ловить их с поличным и взывать к совести.

Обычное утро после ставшего уже привычным кошмара.

78. Противоречивые вороны

Клан воронов был немногочислен, но это не мешало ему испокон веков править горой Хищных Птиц. Вороны считались мудрыми птицами, потому остальные безоговорочно и даже охотно вверяли себя их опеке. Вороны не притесняли других птиц, рассуждали здраво и судили справедливо, к ним всегда можно было обратиться за помощью. Из недостатков можно было вспомнить, пожалуй, лишь упрямство и склонность к авантюрам.

У Минчжу был сыном своего отца, потому во многом на него походил, а поскольку он был наследником и будущим главой горы, то птицы относились к нему с должным уважением и если не кланялись, то всегда вежливо окликали.