Геном хищника. Книга шестая - Евгений Александрович Гарцевич

регенерация не успела её затянуть. Потом от него же и оттолкнулся, проскользив окровавленными руками по шляпе. Активировал «Бросок», выкручиваясь и хватаясь уже за себя. Рубанул «пером» по верёвке, используя кривую часть ножа в роли стропореза.

Несколько сильных движений, и толстая верёвка начала трещать и распутываться. А потом лопнула, расплетя все остальные. Я рухнул, не успев сгруппироваться. Ударился частично о землю, частично о корни, но большей частью на всё ещё живого Гриза. Он лежал на боку, держась руками за шею. Глаза навыкате, будто это они сейчас выскочить должны, а не кровь, которая толчками пробивалась сквозь его пальцы.

Было больно. Затёкшему телу такая разминка не понравилась, слишком резкая смена. Но морщась от боли, я всё равно дотянулся до Гриза и воткнул ему «перо» в выпученный глаз. И притопил сверху, забив костяной нож в черепную коробку.

Я потянулся за томагавком, но руку тут же пришлось одёрнуть и сразу же откатиться в сторону. На меня налетел «монах», рубанул какой-то плёткой, которая легко рассекла кожаную броню Гриза и выбила из него новую порцию крови. Новый взмах с гиперсвистом, и плётка захлестнула дерево, за которое я нырнул. Сделав круг, кончик рубанул висящего рядом воина Птичьих. Перебил ему и руку, и трубку капельницы.

Мимо меня проскочило всё всего лишь в нескольких миллиметрах. Я бросился на «монаха», пока он не успел освободить плеть. Она застряла в дереве, словно пила, и пока «монах» тянул, сыпала во все стороны опилками. Удар толком не получился, я лишь толкнул противника, отбросив его на ближайшую палатку. И даже толком в ней не запутал. Времени хватило лишь убедиться, что шакрасик жив и понял мою просьбу правильно: отвлечь и скрыться, уводя за собой.

«Монах» к этому времени выбрался из палатки и со взглядом плохого терминатора, который только что «склеился» в боевую форму, попёр на меня. Хрустнул шеей и на ходу выхватил свои тычковые ножи. Рукоятки — полумесяцы, кинжальное лезвие, каждое по длине с ладошку. Он вскинул руки, демонстрируя скорее не воинское приветствие, а то, что пользоваться он ими не только умел, но и любил. Страшно представить, через сколько артерий и внутренних органов прошли эти ножи.

От этой мысли меня так передёрнуло, что аж суставы заболели. Всё заныло так, будто я старик какой-то, реагирующий на погоду. Ну или так мой геном справлялся с чужой аурой.

Глаза «монаха» сверкнули, и он прыгнул на меня. Я ещё не успел создать новое «перо» — хотел сделать его ещё больше, а получилось, блин, как всегда… Но я всё равно бросился вперёд, резко ушёл в сторону и ногой пнул бидон с кровью Птичьего. В футбол я играл редко, но этот удар у меня получился хорошо. Без серьёзного урона, но зато эффектно!

Крышка слетела, а тяжёлая ёмкость врезалась в «монаха». Он её легко отбил, но крови вылилось столько, что половина поляны перекрасилась. Зашипел огонь в костре, но ещё больше, отплёвываясь, зашипел «монах».

Что-то первобытное было во всём этом. Я-то понятно… Босой, с голой грудью, весь перепачканный в крови Гриза, в руках костяной нож. На небо наползла туча, скрыла луну и будто специально добавила мрачности догорающему костру, который подсвечивал перепачканного кровью «монаха».

Мы обменялись аурами, создав между нами облако из страха и повышенного давления. Мне стало жарко, я разом пропотел, став ещё более липким и скользким от крови и пота, но на противника этот микс тоже подействовал. Он начал дрожать, как будто наоборот пытается справиться с ознобом. Он уважительно кивнул, я ответил тем же. И мы оба вклинились в невидимое облако.

Сверкнули клинки и брызнула кровь. Пока чужая, но потом и моя. Слишком долго я был под прикрытием браслетов, привык уже, что плечи защищает броня и за это поплатился. И слишком долго я провисел вниз головой, опрометчиво решив, что справлюсь с двумя клинками в руках опытного мастера. Я отбивал выпады, уворачивался, пару раз сам попытался ударить, но добился только того, что затупил костяной нож, а уже через минуту по новой покрылся кровью. И теперь уже своей. Ссадина там, рассечение здесь — по отдельности не страшно, но чем больше их становилось, тем явней становилось, что я допрыгался.

Оттолкнув «монаха» новой порцией ауры, прыгнул ещё раз. Кувыркнулся и подхватил опустошённый бидон, отмахнувшись им от удара противника. Громко! Аж до зубовного скрежета, клацнул металл, выбив пачку искр. Нормально, считай, работает! Мы снова сцепились, но я уже не атаковал, лишь успевал отбиваться стальной чуркой. Промелькнула мысль, что шакрасику было бы неплохо закончить свою часть и вернуться, чтобы помочь, но она сразу же отзеркалилась: это мне надо закончить и догнать его, чтобы помочь.

И это придало сил. Усталость накапливалась, «монах» молотил, как сошедший с катушек вентилятор. На бидоне уже сформировался новый рисунок из царапин и сколов, от постоянных искр он даже начал нагреваться. Концентрация генома во мне зашкаливала, но, кажется, вся сила ушла в регенерацию. Всё тело ныло, каждый порез ощущался так, будто на него то лепят пластыри, то тут же их отрывают, выдирая вместе с ними волосы. И сразу по новой!

Главное — работает! А когда твой внутренний парамедик стоит буквально над душой, то можно и рискнуть!

Я подставился. Не видел другого способа притянуть к себе «монаха» и задержать его для ответного удара. Я буквально услышал, как лезвие заскрежетало по моим рёбрам. Правый нож «монаха» вонзился мне в бок, а левый полетел с другой стороны. Этот я отбил бидоном, а потом, собрав воедино «Марафон», «Бросок», «Крепкую кость» и все свободные жизненные силы, не задействованные в регенерации, нахлобучил бидон на лысую голову «монаха».

Горлышко было слишком узким, но удар достаточно сильным, чтобы стальной ободок, раздирая кожу, насадился по глаза и застрял, стиснув череп.

В момент удара, «монах» лишь сдавленно крякнул, но потом заорал так, словно ему не голову прищемили, а яйца. Он оторвался, забыв во мне клинок, бросил второй и, рванув в сторону, схватился за края бидона, пытаясь его снять, но пальцы скользили, и он только громче вопил.

— А вот твоя панама…

С опозданием прохрипел я заготовленную фразу, вырвал и себя клинок и, пошатываясь, побрёл к могилкам санитаров. Выхватил из земли двуручный меч и когда, «монах», наконец, сорвал с себя бидон, вместе с отражением летящего лезвия я успел увидеть в его глазах и ненависть, смешанную с удивлением.

Когда отсечённая голова рухнула на землю, ненависть в глазах померкла,