Фаворит. Русские не сдаются! - Денис Старый

— Что будет мне за это, ваше превосходительство? — сказал я и генерал выпучил глаза так, что казалось сейчас выпадут глазные яблоки.

— Вы… Десять рублей… Более не дам, а буду говорить с вашим начальствующим лицом. Тогда повезете по приказу.

— Я согласен, ваше превосходительство, — сказал я.

Понимаю, что что-то может быть и не так. Хотел бы боров посылку передать, так почему бы это не сделать через Миниха. Но ладно… Посмотрим на посылку.,

* * *

— И чего же вы хотите? — спрашивал у французского парламентера генерал-майор Пётр Семёнович Салтыков.

Вид у дальнего родственника русской императрицы был горделивый. Пётр Семёнович почти откровенно насмехался над французским полковником. Тот небольшой, но весьма боевитый корпус, которым командовал генерал-майор Салтыков, стоял на самой передовой. И именно эти силы первыми пойдут на штурм Данцига, как только поступит приказ о генеральном приступе.

Естественно, Пётр Семёнович даже близко не хотел показывать врагу какое-либо расположение или сомнения. И наиболее уместной счёл манеру поведения на грани оскорбительной. К черту грани! Это было прямое оскорбление, чтобы француз ушел прочь и не морочил голову.

— Я уполномочен спросить вас, как вы видите возможность вызволить из плена французского подданного, герцога де Дюраса, — будто и не заметив насмешек свой адрес, спрашивал французский полковник Жан Мишель Перигор.

Салтыков был удивлён, так как не смог понять настроения француза. Тот воспринимал всё происходящее нелепостью, будто перед ним не русский генерал, а арлекин.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — вынужденно признался тогда Салтыков.

— Прошу вас, передайте своему командованию, что мы готовы на обмен, — сказал французский полковник, резко развернулся и пошёл в сторону оборонительных укреплений Данцига, откуда и прибыл всего несколько минут назад.

Салтыков был недоволен. Не дали ему насладиться униженным врагом — враг попросту сбежал, ушёл от унижения.

На самом деле Пётр Семёнович был скорее спокойным, рассудительным, редко позволял себе подобные выходки, как сейчас с французом. Но понимал он и ещё другую вещь: ему нужно будет что-то рассказывать при дворе. Потому важно было вывести из себя француза и насмехаться над ним, да запоминать каждое слово, каким тот станет перечить, чтобы потом быть интересным императрице.

А здесь что же вышло?

Анна Иоанновна, дальняя родственница Петра Семеновича по матери, в девичестве Салтыковой, настолько любила различного рода рассказы, словесные увеселения, что можно было только обладая парой десятков интересных историй, пусть и на время, но всё-таки приковать к себе внимание государыни. Ну, а уж там — дело мастера боится.

И все же Салтыков передал слова француза командованию.

* * *

— Я так и не услышал вашей истории, Антон Иванович, — сказал я, когда навестил Данилова перед своим отбытием.

— Вы дважды спасли мне жизнь… — скрипучим, словно у старика, голосом сказал лежавший в кровати Данилов. — В праве спросить и я в долгу ответить. Но и это мало меняет… Вызов брошен. Дуэли быть. Позже, но если вы хотите нынче же?

Данилов всерьез дернулся, чтобы попытаться встать.

— Окститесь, Антон Иванович. Вам вставать нынче нельзя. А дуэль… Раз настаиваете… Быть ей при будущей нашей встрече.

Я уже не хотел никакой дуэли. Ну как теперь биться на смерть с тем, кого от смерти спас! Вновь я чего-то не понимаю. Ну неужели те, кто знает о вызове на дуэль могут что-то сказать в укор, если этого поединка не состоится?

— Слушайте, господин Норов. А после в вашем праве хоть бы и в Тайную канцелярию меня сдать, — сказал после некоторой паузы Данилов и начал свой рассказ.

Данилов был доверенным лицом князя Григория Дмитриевича Юсупова. Именно с этим обстоятельством уже связана проблема. Он опальный. И тогда явными становятся все намеки от Саватеева, или от полковника Лесли, что мол, Данилову следует кое-что вспомнить.

— Я был… Влюбленным в княгиню Прасковью Григорьевну, дочь князя. А они… — он остановился, дабы отдышаться. — Князь умер, и чтобы завладеть его имуществом… Когда, поправ честь и девичью и свою, гвардейцы уводили силком Прасковью Григорьевну, то… Я… Попытался ее отбить. Один… Был ранен и не знал, куда податься. Вот я здесь, как и почему — не расскажу, ибо не должно подвергать опасности жизни иных, коли доверился лишь своею. Нынче я во власти вашей, господин Норов. Но за спасение… Вверяюсь вам. После убью.

И не понял я до конца, была ли шутка про убийство. Уточнять не стал. Если человек, действительно хочет меня убить, то у него должен быть шанс умереть.

А вообще рассказ дался Данилову нелегко, и не только потому, что из-за ранения он потерял много крови, наверняка и швы болели. Теперь он смотрел прямо на меня, и во взгляде его читалась и гордость, и смирение.

— Будет… Я ничего не слышал, — усмехнулся я. — Хватит хворать, нам еще биться на шпагах!

— Я готов наказать вас, пусть и вины ваши малы! — попытался усмехнуться Данилов, но было видно, что ему эта усмешка «боком обошлась».

Предстояло попрощаться еще с одним человеком. Жаль мне было расставаться, не получив круглую сумму денег за этого товарища. Но не все от меня зависит. Не пойду же к Миниху и не скажу ему, что он не прав, вот так менять русских офицеров на одного французского.

— Я прощаюсь с вами, герцог. Не взыщите, если что не так! — сказал я, когда прибыл французский полковник за де Дюрасом.

— Я понял, что со мною вы играли. Не держу зла. Напротив… То, что вы сделали, как обокрали Лещинского!.. Вышло, признаться, лихо. Я не хотел бы с вами встретиться в бою, — отвечал мне французский герцог.

Нет, особой любовью я к нему не проникся. Но уже за то, что герцог не причинил неприятностей, не был заносчивым, не раздражал — уже за это мог бы сказать ему «спасибо». Мог бы, но не буду. Нечего баловать всех этих герцогов.

Ага! Сказал бы я так Эрнсту Бирону! Посмотрим еще на этого Бирона, может и скажу.

Мы меняли Эммануэля де Дюраса на Дефремери, того самого капитана «Митавы», что приказывал сдаться. Там же и мичман Войников, который в моей системе ценностей стоял выше бывшего, надеюсь, что бывшего, капитана «Митавы». Бонусом шли еще один майор и два русских ротмистра, бывшие в плену у поляков. Так что размен с одной стороны был неравноценным, один