Дневник времён заразы - Яцек Пекара

только с явной сноровкой, но и с непринуждённым достоинством. Короче говоря, этот сын епископа выглядел именно так, как простой люд хотел бы видеть отважного и изысканного сказочного принца.

— Ему недостаёт лишь прекрасной дамы рядом, — изрёк Шон, чьи мысли, очевидно, текли в том же направлении, что и мои.

Я кивнул. И впрямь, к принцу идеально подошла бы принцесса.

— Ты точно знаешь, где это произойдёт? — внезапно спросил мой спутник.

Я покачал головой.

— Я не вникал в детали, — ответил я. — Ограничился тем, что изложил идею, а вопрос её исполнения оставил в руках самих исполнителей.

Людвиг кивнул.

— Будем надеяться, что всё пройдёт гладко, складно и ко всеобщему нашему удовольствию.

Кавалькада двигалась медленно, спокойно и радостно, а сияющее ярким светом солнце дополнительно придавало всей сцене праздничное великолепие. Всё это было так трогательно прекрасно, что мне стало даже жаль, что уже через мгновение в это упоительное, мелодичное пение ворвётся пронзительный дикий рёв. И ничто уже не будет как прежде…

Краем глаза я заметил тень, скользнувшую по черепице одного из домов.

— Начинается, — промолвил я.

Внезапно на крыше появились две выпрямившиеся фигуры в масках с вёдрами, и обе как по команде выплеснули их содержимое не столько на шествие Касси, сколько на самого Касси. Первый заряд угодил в основном в голову его коня, но второй бросок был нацелен лучше, и содержимое ведра достигло самого архидиакона. Я даже хлопнул в ладоши, довольный сноровкой заговорщиков. Впрочем, на этом представление не закончилось. Ибо Касси не повезло: его скакун, облитый нечистотами (ибо надеюсь, дорогие мои, вы догадались, что вёдра были полны дерьма; стоявшие поблизости люди догадались об этом совершенно точно по удушливому смраду, что разошёлся в жарком, душном воздухе), то ли от неожиданности, то ли от вони, впал в ярость. Думаю, Касси был достаточно искусным наездником, чтобы в иной ситуации справиться со строптивым конём. Но ведь он и сам получил свою долю из ведра, и нечистоты залили ему глаза. Не уверен, ибо всё произошло слишком быстро, но, полагаю, он машинально выпустил поводья из рук, чтобы протереть лицо. Вот только выпускать поводья было очень плохой идеей, когда жеребец вздыбился, высоко вскинув передние копыта. Так и случилось, что наш архидиакон, наш прекрасный золотой сказочный принц, приземлился на землю, с ног до головы облитый дерьмом и на четвереньках спасающийся от копыт других обезумевших скакунов.

— Это даже лучше, чем я предполагал в самых смелых мечтах, — произнёс я, позабавленный, а Людвиг лишь тихо хихикал.

— Ну вот и конец княжеской славе, — сказал он наконец с глубоким удовлетворением, и глаза его наполнились слезами от смеха.

— «Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть», — отчётливо и громко процитировал я слова Писания.

Чтобы отдать должное слугам Касси, надо признать, что они довольно быстро овладели ситуацией. Успокоили норовистого жеребца, а самого архидиакона вытащили из-под копыт, накрыли плащом, надели ему на голову шляпу и окружили копейщиками. Затем его быстро усадили на другого коня, и Касси уже не в торжественном шествии, а вчетверо быстрее поскакал галопом по улице города, чтобы добраться до дворца, нанятого на время его пребывания. Разумеется, вся праздничная, возвышенная и радостная атмосфера раз и навсегда пошла к чертям.

— Народная милость скачет на норовистом коне, — с улыбкой заметил я. — Мы этого коня кольнули шпорой, так что сейчас увидим, как высоко он будет прыгать.

Нет, дорогие мои, страшнее оружия, чем насмешка. Если хотите в глазах черни уничтожить человека, стремящегося к власти, сделайте так, чтобы люди начали над ним смеяться. Тогда неважно, осуждают ли его за преступления, злодеяния или ложь, или же любят за благородные поступки и щедрость. В глазах и мыслях народа он всё равно останется объектом для насмешек. Не всегда подобный рецепт для компрометации противника срабатывает, ибо, как сообщают нам римские историки, над Юлием Цезарем тоже издевались. Над его содомитскими наклонностями или над внешностью. Но Цезарь не только запретил наказывать творцов и исполнителей насмешливых стишков и песенок, но и сам показывал гражданам, что эти шутки его забавляют. Благодаря этому он снискал ещё большее уважение и ещё большую преданность римлян. Однако Цезарь был Цезарем, а архидиакон Касси — всего лишь архидиаконом Касси. Цезарь завоевал сердца граждан доблестью и деяниями во славу Рима, Касси же пока прославился лишь безупречным видом да показной одноразовой щедростью. Так что если для утраты народной симпатии Цезарю потребовалось бы множество поражений, то в случае с Касси вполне хватило одной маленькой неудачи. Хотя, может, и не такой уж маленькой, ведь быть облитым дерьмом и упасть с коня на глазах у толпы (которая видела архидиакона впервые в жизни!) можно было счесть чем-то большим, нежели маленькой неудачей.

— Шайсси! Шайсси! Дунгерто Шайсси! — заголосили уличные мальчишки, и толпа в шеренгах со смехом подхватила это прозвище.

— Дунгерто Шайсси! — раздавалось всё громче и повсеместнее.

— Дунгерто Шайсси, — повторил развеселившийся Людвиг. — Это ты придумал?

— Нет, дорогой товарищ, — ответил я. — Этой смелой идеей блеснул наш друг Генрих. И он же позаботился о распространении сего прозвища среди тех, кто сейчас его выкрикивает.

— Ну кто бы мог подумать! — Шон хлопнул в ладоши.

— Sic transit gloria mundi, — вздохнул я.

— Погибели предшествует гордость, и падению — надменность, — согласился он со мной.

Как нетрудно догадаться, из почётной встречи архидиакона на площади и вручения ему ключей от города ничего не вышло, хотя советники ждали довольно долго в окружении оркестра и прекрасных девушек с цветами в руках.

— Ах, эти наши несносные сорванцы, — именно так, как мне потом донесли, прокомментировал это происшествие Виттбах, когда о нём услышал.

Но, конечно, независимо от того, понравилось ли бургомистру унижение Касси или нет, городские власти приказали срочно искать виновных, дабы наказать их по заслугам. И давайте договоримся, дорогие мои, что в этом предложении особое внимание следует обратить на слова «приказали срочно искать», что вовсе не тождественно словам «срочно искали». Разумеется, я был уверен, что архидиакон попытается узнать на свой страх и риск, кто стоит за его осмеянием, но узнает он это или нет, с моей точки зрения было совершенно неважно.

— С чувством хорошо исполненного долга мы, пожалуй, можем выпить, не так ли? — спросил я.

— Несомненно, — молвил он. — Ибо я лично не вижу никаких препятствий, чтобы два доблестных инквизитора не могли осушить бутылку-другую.

— Трёх, — поправил я.

— Можно и три, — согласился со мной Людвиг.

— Я думал об инквизиторах, — ответил я. — Трёх инквизиторах. Ведь не будем забывать о нашем почтенном Генрихе.

— О да, —